— Неодолимая сила, беззащитное состояние, серьезные повреждения, утрата оружия, открытый огонь, — перечислил Сент-Герман без запинки. — И еще многое, что не вошло в этот реестр.
— Не могу в это поверить, — сказала она.
Он склонил голову.
— Благодарю за столь высокое мнение о моей скромной персоне.
Ранегунда с вызовом подбоченилась.
— Но я не хочу отступать, — заявила она.
— А вам и некуда, — сказал ласково Сент-Герман, хорошо понимая, что в ней творится. — Это застава, рубеж. Место, где подводятся все итоги и оплачиваются все счета. Тут можно либо выстоять, либо потерпеть полный крах, и второе всегда ходит рядом.
— Не говорите так. — Она прикоснулась к его рукаву. — Но… у нас теперь стало и вправду опасно.
Он помолчал.
— Чего вы боитесь? Предательства со стороны Пентакосты?
— Не знаю. — Ранегунда потупилась. — Может быть. Видите ткань? — Она указала на ткацкий станок, возле которого находилась. — Ее фактура вряд ли вам что-нибудь скажет. Но я и отсюда вижу, что она заклята. Против кого творилось заклятие? Против меня? Против крепости? Против брата? — Она задохнулась, но взяла себя в руки. — Я должна выяснить это. Именно потому и пришла сюда.
— А получится у вас что-нибудь? — тихо спросил Сент-Герман, зная, что для нее это вовсе не пустяки.
— Возможно. Я могу распознавать скрытые символы. У нас это многие могут, даже монахи. — Она перекрестилась, словно в подтверждение правдивости своих слов. — Мы в большинстве перешли под длань Христову. Однако по-прежнему помним обычаи прежнего времени и порой позволяем себе кое-что.
— Например, украшаете ветками заново перекрытые крыши? — спросил Сент-Герман.
— Да, они охраняют жилище, — сказала Ранегунда. — С той же целью рисуют змей на потолочных балках. И ворожат над пуповиной младенца, чтобы тот не столкнулся с похитителями дыхания.
— До того как его окрестят монахи? — уточнил Сент-Герман.
— Именно так. — Ранегунда склонилась к станку и тут же отпрянула. — Вороний бог, — прошептала она.
— Что там? — спросил Сент-Герман.
— Что? — Ранегунда пощупала ткань, попятилась, осеняя себя крестным знамением, и с отвращением заявила: — Это не ворожба. В этой материи заключено очень сильное колдовство.
— Что вы имеете в виду?
— Ее узор. Он притягивает к себе столь могучие силы, что платье, пошитое из этой ткани, может превратить надевшего его человека в раба той, что соткала ее. — Она поднесла руку к горлу. — Его дух будет следовать за Пентакостой и после смерти.
— Так ли? — позволил себе усомниться в услышанном Сент-Герман. — Ведь существует много людей, не поддающихся ворожбе и внушению.
Ранегунда словно не слышала его слов.
— Я ведь считала, — потерянно шептала она, — что невестка моя мало чем отличается от остальных здешних женщин. Думала, ей известны те же заговоры, что и другим. Но теперь вижу, что она или колдунья, или училась у тех, кто знаком с волшбой.
— Вы уверены? — опасаясь, что причитания затянутся, перебил ее Сент-Герман.
— Да, — кивнула она и поспешно добавила: — Я сама никогда не занималась чем-либо таким. И не собираюсь. Но я… вижу это.
Сент-Герман взял ее за руку.
— В таком случае объясните мне почему. Откуда в вас это знание?
Она резко дернулась.
— Что?
— Если вы знаете, как и для чего соткана эта ткань, значит, вы с этим когда-нибудь да встречались. Вот я и интересуюсь: когда? — Он говорил спокойно и дружелюбно, но Ранегунда покраснела и отдернула руку.
— То, о чем вы спрашиваете, — мой грех. И прощен ли он мне, я не знаю. Мне будет тяжело рассказывать о том, что прошло.
— Зато потом будет легче, — сказал Сент-Герман. — Не изводите себя, Ранегунда. Успокойтесь и расскажите мне все.
К его великому удивлению, Ранегунда повиновалась и, отступив от него на два шага, начала свой рассказ.
— Это было давно, еще до «черного мора». — Она указала на свои щеки. — Тогда в нашей крепости жили два брата. Два близнеца, похожие один на другого как две капли воды. Они умели читать и писать и столь преуспели в учености, что прослыли среди людей чародеями.
— Только потому, что умели читать и писать? — уточнил Сент-Герман.
— Не совсем. Но они освоили много всяческих хитрых наук, и отец стал с их помощью укреплять Лиосан. Они охотно работали, но выговорили условие, что им разрешат расширять свои знания. Речь шла о магии, но отец их проверить не мог, а потом, когда все понял, не мог и остановить. — Ранегунда в волнении стиснула руки и повторила: — Это было давно. Я была маленькой и часто пряталась у них в комнатах, наблюдая за ними. И многое видела там. — Она побледнела и вскинула голову. — Вот почему я сразу определила, что вы не колдун, даже когда вы построили свою печку. Я видела, как творится волшба. Ваши занятия не имеют к ней ни малейшего отношения. — Глаза ее сделались жалкими, на лице отразилось страдание. — Я не должна была к ним ходить. Узнав, как далеко завело меня любопытство, отец велел дать клятву никогда и никому не говорить о том, что я там видела, оберегая любимицу-дочь от монашеского суда и расправы. — Она быстро перекрестилась. — Но такая дерзость мне все-таки с рук не сошла, и Христос Непорочный отметил меня, а потом и епископ.
— А что сталось с близнецами? — тихо спросил Сент-Герман.
— Маргерефа Карвик приехал за ними, а потом их в Бремене забросали камнями. А нас посетила черная оспа. Мой отец знал, что это я навлекла ее на Лиосан. И знал также, что я выжила лишь для того, чтобы напоминать ему о моем прегрешении. — Голос ее звучал уже ровно, но лихорадочный блеск серых глаз все еще говорил о сильном душевном волнении. — Я оставалась верна своей клятве до этого дня, а теперь преступила ее. Я вам доверила то, о чем не осмеливалась сказать ни брату Эрхбогу, ни Гизельберту, и тем самым оскорбила память отца, а себя обрекла на новые муки.
— Нет, Ранегунда, — возразил Сент-Герман. — Ничего страшного не случилось. Я никому ничего не скажу, и ваша тайна останется тайной. — Он посмотрел на нее. — А ваш брат? С него тоже взяли такую же клятву?
— Нет. Он был мал и не знал о моем причастии к чародейству. А когда вырос, проклял этих двух колдунов и запретил упоминать их имена. Но это было уже после смерти отца. — Ранегунда испуганно оглянулась, словно страшась, что камни стен примутся ее порицать. — Никто не должен знать о том, что я вам здесь сказала. Помните это. Никто. Никогда.
— От меня никто ничего не узнает, — размеренно повторил Сент-Герман.
— Поклянитесь, — потребовала она, дрожа всем телом, и снова перекрестилась. — Клянитесь же, Сент-Герман.
— Конечно, — сказал он спокойно. — Если так нужно — клянусь. Своей жизнью и всем, что мне дорого.
— Прекрасно. — Она вдруг порывисто схватила его за руку. — Вы ведь не станете меня презирать?
— Презирать? — Он посмотрел на нее с удивлением. — И за что же?
— Я соприкасалась с отвратительными вещами, — прошептала она. — И видела демонов.
Он с трудом удержался от смеха.
— Меня самого принимали за демона. Правда, очень давно.
Она сердито поджала губы.
