как он втерся в доверие, такой подлец!
Даша восхищенными глазами глядела на сестру: такой она ее еще не знала. Очень удачно, что она позвала матросов. Бог знает, что тут могло произойти.
Ночь прошла тихо.
Утром Олимпиада Клавдиевна ушла в школу на занятия.
Даша только взялась за книгу, как услышала в передней громкие возгласы, звуки поцелуев. Заинтригованная, она помчалась в гостиную. Сквозь полуоткрытую дверь она увидела незнакомую пожилую женщину, снимавшую платок и шубенку.
— Насилу разыскала вас. Уж я ходила, ходила. Думала, адрес не тот, — говорила она немного хрипловатым голосом. — Как вы тут — живы-здоровы?.. Что-то ты исхудала, милая... Болела, а? Болезнь не красит. А малыш ничего? Ну, слава богу! Матери было бы дитя здорово — сама все стерпит.
— Даша, это Анфиса Петровна, стрелочница, что мне помогла, — сказала Вера Павловна, заметив сестру и поманив ее в прихожую.
Анфиса Петровна глянула на Дашу светлыми, ясными глазами.
— Похожи. Сразу можно сказать, что сестры.
Она вынимала из корзинки какие-то узелки, свертки.
— Это — мороженое молоко, на холод надо вынести. Здесь — яички... А где руки помыть? — И покончив со всем этим, сказала: — Теперь, Вера, показывай мне твоего сына. Каков молодец?
Анфиса Петровна сама развернула пеленки, потрогала щечки, ножки ребенка, подняла его на руки.
— Подрос!.. Парень крепкий, — веско сказала она. — Будет матери кормилец.
— Когда еще! — улыбаясь, польщенная ее похвалой, заметила Вера Павловна.
— А не заметишь, как подтянется. Особенно, если они друг за дружкой идут. Я, милая моя, семерых выходила, — с горделивой радостью сказала она. — Да ты ведь видала. Чем плохие парни? Сколько лет возле них, не разгибая спины. Пеленки, распашонки... Хоть дитя и криво, а все матери диво... Вот нынче мне говорят: поезжай, Анфиса Петровна, на краевой съезд — делегаткой. Свою Советскую власть ставить. У меня дети, разве я им худого пожелаю — поехала. Такое уж дело, что надо идти смело...
Даше Анфиса Петровна понравилась. В устах этой женщины самые обычные слова и понятия вдруг обретали глубокий смысл. Просто интересно было следить за тем, как она умела неожиданно повернуть разговор. Даша перебралась со своими учебниками на кухню и жадно прислушивалась к беседе.
— Ты что, егоза, не идет ученье на ум? Учись, учись, — заметила Анфиса Петровна, отвечая ей дружеской улыбкой. — Твое дело молодое, ты нас, баб, не слушай.
— Да какая же она баба, Вера наша? — Даша закрыла учебник и рассмеялась.
— Все одно баба, — сказала Анфиса Петровна. — Девкам этого не понять. Ветер у вас в голове.
— Ступай, Даша, к себе. Ты же ничего сегодня не приготовила, — вмешалась Вера Павловна.
Даша покорно собрала учебники. Но какой-то бесенок, видно, вселился в нее сегодня. Уходя, она крепко обняла сестру и зашептала ей на ухо:
— Знаешь, мне ужасно понравился твой Логунов! Ты только не сердись, пожалуйста.
Вера Павловна только руками развела.
Едва она успела напоить гостью чаем и приняться за мытье посуды, как в передней раздался звонок. Вернулась Олимпиада Клавдиевна.
— Ну, милая, столько новостей, — начала она и осеклась, заметив мывшую полы Анфису Петровну.
Подоткнув юбку, та ловко гнала перед собой тряпкой пенистую грязную воду.
— Здравствуйте! Поздно у вас, в городе, убираются. Как раз подоспела к этому делу, — сказала она, когда Вера Павловна представила ее хозяйке дома.
— Зачем же вы, право... Веруша, как ты могла допустить? — Олимпиада Клавдиевна была несколько смущена.
— Я за свою жизнь столько полов этих перемыла, что один лишний мне не повредит.
Анфиса Петровна быстро закончила начатую работу, Вера Павловна тем временем приводила в порядок вещи, передвигала вазочки, статуэтки.
— Представьте, у нас преждевременные каникулы. Учителя гимназии решили присоединиться к забастовке служащих, — говорила Олимпиада Клавдиевна, тоже вооружаясь тряпкой и принимаясь тереть стекла книжного шкафа.
— Зачем же вам бастовать? — Анфиса Петровна недоуменно посмотрела на хозяйку.
— Милая, я сама толком не знаю. Тут — политика, там — дети. И все это, оказывается, ужасно трудно совместить.
Олимпиада Клавдиевна удивилась, узнав, что Анфиса Петровна является делегаткой краевого съезда Советов.
— Вы, простая женщина... без специальных познаний? Как же вы можете разобраться во всех этих политических программах? У меня от них голова кругом идет.
— Наши понятия известные — нужда да горе. Маемся, маемся, без просвета впереди. — Анфиса Петровна подобрала распустившиеся волосы, вздохнула. — А уж как хочется, чтобы хоть дети по- человечески жить стали.
— Ах, дети, дети! Как часто мы ограничиваем себя ради них, — Олимпиада Клавдиевна старательно водила по стеклу тряпкой. На мгновение перед ее взором мелькнули русые и темные головки, серьезные детские лица с пытливыми глазами. — Милая, не позволяйте толкнуть Россию в пропасть.
— Да кто толкает, кто? — неожиданно раздраженным тоном спросила Вера Павловна.
— Ты сама прекрасно знаешь, — Олимпиада Клавдиевна покосилась на Анфису Петровну и, не договорив, оборвала фразу.
— А я теперь не уверена в этом. Нет! — резко возразила Вера Павловна.
Олимпиада Клавдиевна удивленно и строго посмотрела на племянницу.
— Странно, что у тебя вдруг обнаружились такие симпатии.
— Ничего нет странного. Я просто пытаюсь составить собственное мнение о происходящем.
Повыше переносицы у Веры Павловны появилась упрямая вертикальная складка; она спокойно выдержала взгляд тетушки.
— Ты, видно, хочешь прослыть в нашей среде белой вороной. Существуют все-таки твердо установившиеся понятия, взгляды... В конце концов политика — не женское дело, — сказала Олимпиада Клавдиевна.
— Почему не женское? Кому же устраивать жизнь, как не нашей сестре — женщине? Чай, тяготы первыми на ее плечи ложатся, — возразила Анфиса Петровна.
— Удел женщины — семья. Не станете же вы это отрицать.
— Семья. Да с семьей-то не на острове живешь — среди людей. А с людьми жить — заботы делить. Как же иначе? — Анфиса Петровна улыбнулась широкой, доброй улыбкой женщины, повидавшей разного на своем веку. — Нынче много развелось охотников учить, как жить надо. Иной хлопочет, хлопочет, не сразу поймешь, чего хочет. На словах — что на гуслях, а на деле — что на балалайке. По бабьему своему разумению я так полагаю: кроме большевиков, о простом человеке никто не позаботится. Большевиков и буду держаться. С этого меня никто не собьет.
Присев на стул и покачивая правой рукой, будто она у нее затекла, Анфиса Петровна рассказывала о жизни на их станции, людской нужде, горестях и надеждах. Была в ее суждениях та неумолимая логика фактов, перед которой не могла не спасовать Олимпиада Клавдиевна.
— Вот вы говорите: народу учиться сперва нужно. Верно! К свету всякая травинка тянется, человек — к знанию. — Анфиса Петровна усмехнулась. — Что ж, потянулись, а нас сразу по рукам — хлоп. Забастовка... Детишек, видишь, и тех учить отказались. Это правильно?
Олимпиада Клавдиевна почувствовала, что щеки у нее залились краской.
— Милая, не нужно упрощать! — с досадой и некоторым смущением сказала она.
Анфиса Петровна переглянулась с Верой Павловной, и обе рассмеялись.
Третий краевой съезд Советов рабочих и солдатских депутатов Дальнего Востока открывался в тот
