правил, иначе она перестает быть таковым. Но о каком самовыражении можно говорить, если правила душат все на корню? У многих есть прекрасные мысли, но люди боятся писать, так как не могут втиснуться в узкие рамки писательских стандартов, придуманных каким-то дураком. Смотреть свысока на книгу только из-за того, что в ней много грамматических ошибок, — это все равно, что плохо относиться к человеку, который заикается. Стоит лишь подумать об этом, как я завожусь с пол-оборота.
И почему сейчас, по дороге к яхте, мне пришли в голову мысли на эту тему? Может, мне кажется, что меня толкают к написанию еще одной книги? Я чувствовал, что лепрекон появился именно поэтому. У меня на столе лежит неоконченная книга, в которой продолжается начатая в первой книге история. Я даже не знаю, почему не могу закончить ее. А одновременно ищу, чем бы заняться, — но и тут ничего не нахожу.
Похоже, я понапрасну заводился, чем только портил прекрасный день, что ждал меня впереди. «Немедленно прекрати! — прикрикнул я на себя. — Значение имеет лишь настоящий момент. Никто не принудит тебя снова этим заняться, потому что никому не под силу заставить тебя делать то, что ты не хочешь».
Делаю то, что мне нравится,
И только так, как хочу!
И у меня все получается!
Ко времени, когда мы доехали до яхты, я уже успокоился. Руди же выглядел не очень счастливым, так как видел, где мы находимся, и понимал, что это означает приближение плавания на яхте.
Как обычно, на причале были люди — часть из них тоже готовились отплыть, другие работали на яхтах. Яхта — это, в основном, починка и обслуживание, и лишь немного плавания — если повезет.
Закинув свои вещи в яхту, я перешел к обычному ритуалу проявления интереса к тому, как продвигается починка у моих соседей по причалу. По окончании которого прыгнул в яхту и подтянул ее ближе к причалу, чтобы Руди смог ко мне присоединиться. Начав отвязывать яхту, я вдруг почувствовал желание обернуться. И что же я увидел за спиной? Конечно же, коротышку-лепрекона, шагающего по настилу причала и подающего мне рукой сигнал подождать его. Конечно же, я придержал яхту, пока он не прыгнул на борт. Было очень странно наблюдать, как он идет по причалу мимо людей, а они совершенно не замечают его. Чтобы проверить, все ли у меня в порядке с головой, я даже повернулся посмотреть, видит ли его Руди. Руди провожал его взглядом и даже освободил лепрекону место, когда тот прыгал в лодку. Я почувствовал себя лучше, хоть и не намного. Кроме того, я отметил, что яхта совсем не покачнулась от его прыжка на борт.
«Хороши дела, — подумал я, — теперь на борту пес, который не любит яхт, и лепрекон, видимый только мне и псу!» Руди по-особенному посмотрел на меня, как будто говорил: «Если ты собрался сойти на берег, то я тоже здесь не останусь». Порой я задумываюсь, о чем он думает? Но, честно говоря, предпочитаю этого не знать.
Я оттолкнулся от причала, запустил мотор, и мы поплыли. Прыгая в яхту, лепрекон сказал что-то, что я пропустил мимо ушей, возможно: «Прекрасное утро!» — или нечто подобное. Мне пришлось попросить его освободить мое сиденье, чтобы я мог управлять яхтой. Если бы я доверил руль ему, это выглядело бы не слишком хорошо в глазах других владельцев яхт, которые не могли его видеть. (Ну, вы понимаете, что я имею в виду!) Сам же лепрекон выбрал раскладное кресло на носу яхты, с которого я люблю наслаждаться видом, когда дрейфую по течению. Это кресло расположено не по тому же борту, что и кресло рулевого, потому он не закрывал мне обзора. Но все равно я чувствовал себя несколько странно — с лепреконом сидящим на носу яхты. (Хоть и вся моя яхта выглядит так, как будто в ней обитает лепрекон.) Вот о чем я думал, глядя на него, сидящего в небольшом складном кресле из полосатого брезента. Я знал, что именно это маленькое существо воздействием на мое подсознание заставило меня выкрасить яхту именно так, что она выглядит, как обитель лепрекона. «Вот почему все смеются, чуть завидев ее!» — подумал я. Он обернулся и бросил на меня удовлетворенный взгляд.
— Мне будет не хватать этих вылазок с тобой, — сказал он, когда мы выходили из одного залива во второй, где уже можно было заглушить мотор и дрейфовать с течениями.
— Да что ты говоришь? — произнес я в ответ, только сейчас понимая, что нахожусь на самой причудливой из яхт.
Я решил направить яхту к острову, возле которого есть круговое течение, которое носит вас от одного конца острова к другому. Путешествие в один конец занимает двадцать пять минут. Но если вашу яхту подхватит основное течение, то может отнести в сторону.
Мотор выключен, я залез на крышу кабины и сел там, облокотившись на выступающую часть.
— В такие минуты ощущаю себя Томом Сойером, плывущим по Миссисипи, — сказал я, зажигая сигарету. И добавил, взглянув на него: — В детстве я любил сидеть на берегу озера, наблюдая за яхтами и мечтая когда-нибудь иметь собственную. Но никогда бы не предположил, что она будет выглядеть, как лодка лепрекона.
— Притом неплохая лодка, заметь, — ответил он с искорками во взгляде, сообщавшими мне, что эта яхта в большей степени его, чем моя.
— Я думал над тем, о чем мы тогда говорили, но так и не смог сообразить, чем хочу заняться, — сказал я с тайной надеждой, что он решит эту задачу за меня.
— Решение у тебя перед глазами.
— Не вижу его.
— Конечно же, видишь, но тебе мешают негативные ощущения, связанные с ним, а потому ты полагаешь, что оно тебе не нравится. Но ты любишь это занятие и прекрасно с ним справляешься — но по-своему, не так, как считается правильно.
Я подумал над его словами и ответил:
— Не понимаю.
— Прекрасно понимаешь! Ты учишь этому других, а сам не следуешь собственным советам.
— Хорошо меня слышишь? Не понимаю! Может, перестанешь ходить вокруг да около и просто скажешь? — ответил я, начиная раздражаться.
— Что ты посоветовал жене, когда она сказала, что ей нравится поэзия, и что было бы здорово, если бы она могла писать стихи? — спросил меня лепрекон.
Я подумал с минуту, пробуя вспомнить обстоятельства, а потом ответил:
— Это один из многих случаев. Люди всегда полагают, что не могут чего-то делать, сравнивая то, что у них получается, с тем, что считается стандартом. Они не понимают, что их талант значительно превосходит стандарты, что они — другие. Потому люди склонны оценивать свое творчество, как недостаточно хорошее, и прекращают им заниматься. Начинается все это еще в школе. Вам говорят написать стих, а потом сравнивают его с другим стихом. Если форма стиха такая же — вы получаете оценку «A»*, если форма другая — получаете всего лишь «D». Это же делают и в других сферах. Я рисую в собственном стиле — его не можно оценить, как лучше или хуже любого другого стиля, но в школе как раз такую оценку и производили. Они пытались всех заставить рисовать одинаково, но ведь так нельзя! Мои рисунки получили столь низкую оценку, что я был зачислен в число не обладающих художественным талантом и отправлен в столярную мастерскую. Но сейчас те же самые рисунки стоят больших денег! В общем, я посоветовал Роберте писать, как пишется, и не сравнивать свои стихи с ничьими другими. Пусть ее поэзия будет особенной — ведь так и есть, так и должно быть.
* По пятибалльной шкале A-B-C-D-E, где высшей оценкой будет A, а низшей — E. (Примеч. перев.)
— И что было дальше? — спросил он.
— Ее стихи напечатаны в книге и в нескольких журналах. Также Роберта получила приз за один или два стиха, точно не помню. Но, — я погрозил небу пальцем, — начни она писать эти стихи в школе, то их бы сравнивали со стихотворными образцами и, конечно же, не одобрили бы. Именно поэтому Роберта полагала, что не может писать стихи. Каждый может писать — и не просто стихи, а хорошие стихи — если только ему будет позволено быть самим собой; а продукт творчества будут воспринимать как форму
