Осознание своего участия в миротворении подстегнуло мою производительность. Я все еще действовал с помощью логики и холодных расчетов, но уже наделяя Куколку внутренней сутью. В моем творении воплотились все лучшие качества, которые должен был получить человек по праву рождения — сила, гордость, скромность, изящество, уверенность, стремления. Эти хорошо звучащие качества дико переплетались, их невозможно было отделить друг от друга, но я старался вложить их в равной пропорции, чтобы не доходило до саморазрушающих крайностей.
Это были опыты алхимика, только вместо металлов использовалась душа, точнее то, из чего она состоит. Смешно представить, что шестерня могла обладать гордостью или силой, но это было так. Каждая деталь была частью вечности, как и составные элементы человека. Ни человек, ни его мысли не могли быть отделены от вечности. Проще говоря — бог был во всем, и мы были в нем.
Попытки жрецов отделить одно от другого выглядели нахальной попыткой муравьев отмежевать себя от леса.
Я всегда знал, что любое мое творение получало часть моей души. Я не разбрасывал самого себя, я скорее высаживал семена. Я был корнем своих творений, которые питали меня самого. Теперь же я мог лицезреть, что являлся не только корнем, но и семенем, упавшим с гораздо более высокого и древнего древа. И с этим новым видением я вкладывал в творение не только свою, но и более древнюю сущность. Она и раньше присутствовала, но ее роль сводилась к минимуму.
Мне достаточно было открыться тому, что шло через меня. Используя свои инструменты, я не забывал, что являлся просто более сложным инструментом в незримых руках вечности. Для созидания разума и инструменты требовались необычные. В реальном мире достаточно простых механизмов биологии и сложнейших — механики души. Создать оболочку способен каждый, а вот наполнить ее — удел редких. Человек не размножается в том смысле, в котором размножаются растения или даже животные леса. Вопрос не в биологии, вопрос в душе, в разуме. Воспитание было неотъемлемым элементом размножения, в Городе давно забыли об этом и превратили воспитание в простейший способ создания ресурсов.
Мое же творение уже проходило процедуру воспитания, элементы, которые я вкладывал в куколку, должны были превратить ее в законченную сущность уже к концу работы. Но даже тогда она не станет личностью, не обретет свое имя. С этой задачей еще предстояло сразиться, до поры же мое внимание было приковано к форме.
Используя свои запасы металлов и познания из реальности идей, я мог творить настоящие чудеса. Жаропрочная, самовосстанавливающаяся кожа? Нет проблем! Металлические мышцы, способные создать невероятное усилие и при этом эластичные? Просите еще! Сложные шарниры, заменяющие сухожилия, выдерживающие любое внешнее воздействие? Слишком простая задача для меня. О костях я уже вспоминал, хрустальный скелет мог быть гордостью любого бога-творца.
Внутренние органы, в большинстве своем подобные человеческим, превосходили мои самые смелые предположения. Механизм, прокачивающий питающую жидкость, невозможно было пробить ни ножом, ни пулей. Сам же он потребует замены не раньше чем через сотню лет, а то и больше. Энергия, которая будет питать всю систему, будет поглощаться всей поверхностью кожи и отверстиями в теле. Тепло, свет, даже некоторые газы — все пойдет в ход, отходов же практически не будет. Ресурса механизма хватит на два цикла человеческой жизни, двести лет — нешуточный срок, все это время отходы будут накапливаться в организме. В крайнем случае, их можно будет удалить, но думаю, раньше потребуется заменить основные органы.
Надежность конструкции поражала, основные системы были дублированы. Некоторые могли с потерей мощности всей системы, сохранить ей жизнь. Или, точнее, работоспособность.
У меня голова шла кругом, когда я внимательно всматривался в результат своих трудов. Это было что-то невообразимое, я мог точно сказать, что и как создавал, но все равно не мог отделаться от ощущения некой мистической ноты. Это было и неудивительно, если учесть опыт моего познания.
Разве мог поразить даже столь сложный механизм, надежный и функциональный, после того как я увидел бесконечность? Однако, поражал! Я понимал, что мое сознание стало подобно той же бесконечности. Я видел начало своего пути — разум, пребывающий в человеческом теле, но в то же время наблюдал за тем, что уходило в бесконечность. Я существовал одновременно на двух бесконечных гранях бытия и не чувствовал разделения. Единство множества, как говорили философы и жрецы.
Чтобы изменить свое восприятие, достаточно было поменять угол зрения, передвинуться ближе или дальше по линии моего разума. Это было сродни изменению сопротивления в реостате, двигаешь ползунок и увеличиваешь число витков.
Когда я смотрел на Куколку с точки зрения человека, то видел чудо, когда поднимался выше, то видел уникальное творение, подобное человеку. Такая двойственность сводила с ума, но это было даже приятно, забавно, менять угол своего зрения.
Я смог убедиться, что на мир смотрят не глаза, а разум, который преобразует электрические сигналы в нечто, что находится выше. Понимание, оно различно. Я понял, как маги умудряются менять реальность вокруг себя! С точки зрения старого Феррата это было откровение. Маги не обладали чем-то, чем не мог овладеть любой житель Города и леса, они всего лишь верили в свои силы. Порой вера заключалась в абсурде — в формулах-заклинаниях, но этот абсурд помогал разуму освободиться, открыть ему доступ к Тому. Величайшим стал бы маг, способный понять, что его не ограничивает знание заклятий. Он смог бы менять мир простым своим желанием, уверенностью, но это потребовало бы от него вложения своих сил, души. Естественно желание разрушения разрушило бы и душу такого мага.
Вот и я, используя формулы механики, по сути творил свою магию все это время. Харан заставил меня вырваться из оков человеческого сознания, веры, что мир незыблем. Теперь я мог творить одним лишь желанием и осознанием своих сил.
Эта огромная сила могла бы вскружить мне голову, отвлечь от работы. Могла бы, будь на моем месте кто другой. Я не интересовался ни властью, ни силой. Зачем мне унизительное раболепие толпы? Меня волновало только творение, в него я вкладывал полученный опыт.
Работа продолжалась бесконечно долго, я все больше и больше пропитывался силой этой реальности, как пирог вином. Она меняла меня, но и я тоже мог влиять на нее. Это был симбиоз в чистом виде, идеи не способны существовать без того, кто будет их продвигать в жизнь.
Но даже в этом страстном танце с мыслями и действиями, я не мог забыть о нуждах своего тела. Бесконечность разума оборачивалась минутами, часами, днями, неделями для тела. Оно продолжало стареть, уставать, требовать пищи и отдыха. И как за любым своим инструментом, я ухаживал за телом, холил и лелеял его. Я изменил свое отношение к жизни моего тела, она была неудобным, но необходимым допущением, чтобы провести в реальность поток идей.
Я перестал страшиться смерти, и это было самое ужасное, потому что со страхом смерти я потерял и саму жизнь. Я знал, что даже с разрушением моей биологической оболочки, разум останется, он навсегда связал себя узами с океаном идей и самой вечностью. Я видел, что ждет мое тело после смерти, оно станет ресурсом для новой жизни, оно навсегда соединит мой разум с этим миром.
Я смогу смотреть, как мое творение живет. Это радовало меня! И эта светлая эмоция озарила мое существование, подарило искру будущей жизни.
Порой случались перерывы в работе, я осознано прекращал деятельность, чтобы просто отдохнуть, забыться сложным сном — дверью в новые горизонты. Сон для человека важен в первую очередь как восстановление сил тела, но теперь я осознавал, что и разуму он требуется не меньше. Начиналось все с простого упорядочивания накопленных знаний, которые присутствовали во всем. Заканчивались же мои путешествия… странно.
Даже мир идей, в котором я пребывал, был лишь частью моей вселенной. Но были и другие. Сон открывал путь в эти вселенные, в которых тоже скрывалось множество необъяснимого, полезного или страшного.
Чем ближе я подбирался к концу работы, тем явственнее ощущал недостаток своих инструментов. У моей души и разума становилось все меньше и меньше средств, чтобы воплотить идею. Путешествия по снам помогали, но совсем немного. У меня не было опыта, я мог на ощупь ориентироваться в окружающей кромешной тьме, которая к тому же дышала враждебностью к незваному гостю. Ни воздуха, ни мысли, только множество цветных волн, которые пронизывали реальность, мир идей и мир снов.
