Точно описать опыт тех практик я не мог, слова терялись с момента пробуждения, голова очищалась от сводящих с ума понятий. Я оставался человеком, пусть даже в чем-то отличным от своих родичей, у меня не было возможности перескочить выше и понять что-то, скрывающееся за накопленными знаниями.
Дорога вперед складывается из отдельных камней, достаточно вынуть один и до следующего я не смогу дойти. Приходилось идти вперед, поглощая понимание со скоростью мертвой улитки. Путь выше займет у меня еще не одну бесконечность, где-то там в вершине скрывается понятие Бога, а за ним — того, что будет над Богом.
Просто голова кругом шла от всего этого.
Некоторые дни я был собой, а некоторые — собой-другим. Впрочем, это ерунда, в любой момент времени, я присутствовал в обеих своих ипостасях. Это не был дуализм, это скорее была линия, уходящая в обе стороны бесконечности.
В конце концов, мне надоело заниматься халтурной философией, и я бросил это дело. Проще принять себя таким, каким я был, чем выдумывать сложные, порой необъяснимые для человека словесные конструкции.
Единственная надобность во всех этих словах была в том, что все время работы я вел записи. Харан хотел заставить мир идти дальше? Тогда мои устройства, а главное записи подтолкнут его вперед. Даже если все это будет скрыто во тьме монастырей. Я специально не пользовался бумагой и чернилами, предпочитая байлит и алмазы. Вечным истинам — вечные носители. Вечные для человеческой жизни, конечно.
В использовании таких материалов была тоже одна хитрость. Если церковники, цеховики или маги спрячут эти 'скрижали', то всегда найдется тот, кто захочет их украсть. Дорогие материалы привлекают внимание воров и их заказчиков.
Это успокаивало меня и придавала работе некую мессианскую направленность. Впрочем, пыжиться от гордости не приходилось, я постоянно был занят, даже во время отдыха. Некогда было размениваться на какую-то гордость!
Мои сны становились глубокими, как окружающее нас море, удивительные чудовища населяли эту черную бездну, скрывающуюся за закрытыми глазами. Но я не опасался, я не тонул, но плыл. Мой разум мотало по снам, как во время жуткого шторма. Я не мог сконцентрировать внимание ни на одной детали, не хватало мотивации, как понял позже. Я видел лишь диковины, которые никак не могли помочь мне. Они не находили отклика в душе, я оставался глух к мольбам из иных миров, которые настойчиво звали меня. Но постоянно, где бы я не находился, я слышал далекий плач, который отвлекал меня, звал и просил.
Вскоре я сумел овладеть кормилом своего разума и направить сон в нужное направление. Плач стал маяком, на свет которого я двигался. Эта эмоция находила отклик в моей душе, пробуждала уставшие чувства боли и горя. Я знал голос, который звал меня, но боялся встретиться с носительницей этого голоса.
Я сознавал, что поступил правильно в тот момент, когда Харан начал мне угрожать, но все равно мое сердце не верило, что этот путь был верным. Теперь я видел, что мог бы справиться со своим заказчиком, но время было упущено. У меня не оставалось другого выбора, кроме как перебороть себя и встретиться со своими страхами лицом к лицу.
Я принял на себя ответственность, решил за Асани, значит, мне и отвечать.
Но я все равно не мог с ней встретиться, мой разум находил тысячи причин, чтобы остановиться. В той вселенной, где я оказался, открывались удивительные возможности для человеческого разума, но его страхи и тревоги обретали поистине чудовищные масштабы. Слабого человека они могли бы сломить, я же один за другим переживал свои недостатки, медленно подбираясь к главному страху.
Асани вызывала в моей душе множество чувств, которые создавали удивительные цепочки событий, могущие изменить нас, меня, мир, все! Я видел только часть вероятностей, открытые моему взору, но даже их хватало, чтобы понять — наша встреча и знакомства не были случайными. Но я все равно продолжал противиться своих желаний, к которым меня настойчиво подталкивало осознание.
Страхи были все еще сильны, я не решался их отбросить, обойти, используя свой новый взор. Это было бы неверным решением. Чтобы получить награду за труды, следовало перебороть себя на человеческом уровне. Иначе я явлюсь к Асани как угрюмый дух, неспособный проронить ни слова. Из меня нельзя было бы выдавить ни грамма эмоции, Асани достойна большего и желала видеть меня.
И я вынужден был страдать, сознавая, что оттягиваю столь важный момент. Я страдал от подталкивающих меня вперед сил и от тянущей к себе воли Асани. Страдал, потому что противился им. Я походил на необработанный камень, который сложно сдвинуть с места.
К счастью, время было подвластно мне, я не вынуждал Асани горевать слишком долго. Да и связь могла оборваться, не через год, не через два, но могла. Память разума стирается быстрее, чем душевная. Я специально заставлял смотреть на это развитие событий, чтобы подтолкнуть свою волю к движению. Клин вышибался клином, а страх — страхом. Я действовал грубо, но вполне эффективно.
Постепенно мои действия стали приносить плоды. За легким плачем меня стали подтягивать ее образы, затем эмоции, а в конце сложного пути — полноценные картины. Оставалось сделать шаг, чтобы проникнуть внутрь. И я сделал этот шаг, сгорая от стыда и презрения к себе.
Как я мог так поступить с одинокой девушкой, которая в один день лишилась дома, возможно, будущего, доверенных слуг и… меня.
Голос рассудка натыкался на стену эмоций и тонул в ней. Чем ближе я оказывался к Асани, тем сильнее во мне пробуждались чувства. Можно сказать, я чувствовал себя моложе, становился наивнее. Разве стал бы переживший резню в лесу ветеран защищать какую-то женщину? Только в дешевом чтиве, это там обитают господа в смокингах с заряженным револьвером. Я же всегда был готов словить пулю ради Асани. Это можно было назвать только юношеским максимализмом и стремлением повыпендриваться. Можно было бы, но я не называл.
В общем, тот момент, когда я решился на последний шаг, был сродни героизму. Я же знал, что меня не встретят, как вернувшегося домой солдата, скорее меня заставят драить унитазы. Такая уж Асани, впрочем, это мне в ней и нравилось. Живой огонь, возгорающийся от эмоций, у него всегда приятно греться.
Я проник в сон, который напомнил мне тот ранний. Но в этот раз я оказался сразу в спальне Асани. Она не спала, но, поджав ноги, сидела в центре кровати. В реальности эта поза была бы до ужаса неудобной, но во сне другие законы, основанные на символизме. Асани была обнажена, но ее тело ужасно исхудало, надеюсь, это произошло только во сне. Судя по ее бледному виду, она сидела так уже давно и не шевелилась. Ее разум оказался в ловушке своей тоски, это еще раз укололо меня. Я не заметил на ее щеках следа от слез, но от нее исходила такая сильная энергетика усталости и тоски, что я чуть было не захлебнулся.
Асани меня сначала не заметила, для нее это был сон, она не могла его повернуть в нужное направление, подчинить своей воли.
Я же мог оказаться с ней рядом, разукрасить унылые серые стены всеми красками радуги, заставить ее бегать по лугу, но… это был бы обман. Как меня, так и ее. Она должна сознавать, что наша встреча не просто плод ее фантазии.
Для этого следовало просто быть откровенным.
— Асани, — произнес я, приближаясь к кровати, — это я.
Она кивнула, но даже не посмотрела на меня. Это же сон, какой смысл обращать внимания на очередной его морок.
— Нет, это на самом деле я. Это не совсем сон. Точнее сон, но… в общем, мы можем разговаривать и…
Асани слегка повернула голову, словно прислушивалась. Я же не знал, как выразиться. Это оказалось на удивление сложно, убедить спящего в том, что его сон реален. Тут попахивало безумием, а Асани всегда отличалась практичным умом.
— Давай назовем это магией, — предложил я, — пусть будет магия! Я овладел особой магией и теперь могу являться во сны других людей.
