создавая покорную секту. Во всяком случае, личность эту проверить надо так или иначе. Что ты думаешь предпринять?
Виктор развел руками:
— Я пришел к вам посоветоваться.
— Ну, не знаю, — сказал Николай Николаевич, — куда в таких случаях обращаются. Я думаю, что в райкоме тебе подскажут. У меня там есть знакомый. Сам сходишь и поговоришь.
Он сел к столу и быстро набросал записку.
— Сходишь к секретарю Клочкову. Григорий Иванович — парень молодой и чуткий. Расскажешь все, что говорил мне… Я рад за тебя, — вдруг сказал, протянув Виктору руку, Николай Николаевич. — Своевременно разобрался, чутье правильное, будем считать, что притворяшки для тебя прискорбный, но поучительный эпизод. Я на твой счет успокою родителей.
— Поучительный! — задумчиво сказал Виктор. — Я предпочел бы остаться неученым.
Торопливо попрощался и ушел. Внизу, во дворе, он оглянулся на шестой этаж. Там, у окна, на обычном месте сестры стоял и смотрел ему вслед Николай Николаевич. “Заботливый. А ведь правильный мужик Николай Николаевич”, — сказал себе юноша, поднял руку, помахал зятю.
Возле знакомой витрины бросил привычный косой взгляд на свое отражение. Не сразу узнал себя и даже чуть замедлил шаг в удивлении.
Изменился Виктор. Куда девалась его заносчивая молодцеватость? В темной воде стекла сутулилась высокая фигура. Печалились глаза под пыжиковой шапкой. Незнакомо, устало обвисли плечи.
Что же это ты, парень? Точно прокололи яркий, праздничный шар, выпустили из него воздух. Скис?
Он постарался побыстрей пройти мимо ненужных ему сейчас зеркал.
На душе было горько, смутно, мерзко. Какая-то совсем новая нота появилась в его состоянии. Нотка раздраженной печали. Легко стал заводиться: вчера подрался с Худо. Да и не подрался даже, а просто набил морду этому молодчику. Глупо получилось. Так глупо, что не захотелось рассказывать Николаю Николаевичу.
А дело было так.
Откричав свое, Кара ушел, не дождавшись вопросов от притихших слушателей. Только напоследок рявкнул: “Подумайте и решайте! Один выбор на всю жизнь: либо в князья, либо в холопы!” Под таким заманчивым лозунгом и сгинул проповедник, оставив притворяшек в молчаливом недоумении. Все молча осваивали услышанное. Тогда он, Виктор, встал и подошел к Олегу:
— Ты, я вижу, уже оправился? Все в порядке?
— В каком смысле? — насторожился Худо. Видно, почуял неладное.
— В простом: все, мол, забыто, шито-крыто.
— Не пойму я что-то тебя, Солдат, — отвел глаза художник. — О чем ты?
Здесь Виктор взял легонько собеседника за его ситцевую рубаху, расписанную от руки красивыми жар-птицами и, тряхнув чуть-чуть, сказал:
— А о том. О секте твоей дурацкой. О вранье твоем красивом. О том, как глупеньких девчонок приманивал и голову им морочил. Ну, и… о Людмиле новопреставленной!
Тут он и стукнул художника. Многое вложилось в этот удар. И злость на себя туда же приплюсовалась, и досада: раньше надо было, когда Люська жива была…
Понятно, Костя и Пуф бросились разнимать их. А что разнимать? Он и не собирался больше к этой мрази прикасаться. Врезал как следует, но легче от этого никому не стало. Выходя из мастерской, все же сказал им:
— А проповедничка вашего я приоткрою! Пусть поостережется! Его послушают с удовольствием на Петровке тридцать восемь! Теперь понятно, кто у этой шарманки ручку крутит!
Может, зря болтнул, а может быть, и нет. Притворяшки молча и как-то потерянно слушали его. Ни словечка в ответ.
Тягостная картинка запечатлелась у Виктора в памяти: подвальное окошечко синело вверху, под потолком мастерской, неясным зыбким пятнышком, от корявых скульптур Худо ложились широкие размытые тени, а в тенях притаились, будто летучие мыши ночные, Костя, Пуф, Мари. В уголке Худо с лица кровь обтирал.
Почему-то Виктору вдруг жалко стало. Не то себя пожалел он, не то притворяшек. И, не в себе от такой двойственности, он зло выругался.
С тем и ушел, хлопнув некрашеной дверью. И тогда же решил пойти к сестрину мужу посоветоваться. Выходит, правильно решил, зять оказался на высоте.
В узких райкомовских коридорах, по которым то и дело проходили озабоченным шагом юноши и девушки, Виктор немного оробел. Не очень уютно было ему идти на разговор о деле, которое имело какой-то уголовный оттенок. Собравшись с духом, он постучал в дверь с надписью “Клочков Г.И.”.
Первое, что он увидел, была примостившаяся в кресле Янка. Похоже было, что девушке очень хотелось заплакать и она старательно, изо всех сил сдерживалась…
Когда они минут через сорок выходили из кабинета Клочкова, девушка была намного веселей.
— Великое дело сделал, Витя, — говорила она, взяв его под локоть. — Спас меня фактически от неминуемого выговора. Хотя, конечно, еще не спас, еще дело будет обсуждаться, но после того, что ты рассказал, все выглядит иначе. И я не такой уж дурой буду казаться в глазах товарищей.
Тут Виктор хлопнул себя по лбу:
— Господи, какой я дурак! Я ж не сказал Клочкову главного.
— Что? Что?
— Да ведь этот самый Кара, которого привел Олег, призывал нас всех бежать, бросить город и спасаться в лесах. Мол, нам нужно там провести какое-то время, очиститься постом и молитвой от греха, а потом вернуться и нести людям приобретенные знания. Он даже говорил, что это нужно сделать возможно быстрее, потому что грядут преследования и опасности.
— А как же притворяшки? Они согласились?
— Трудно сказать, Яна, но, по-моему, они все сейчас в шоке от Люсиной смерти. Это странно, они мне казались такими эгоистами. Зол я на них, но и опасаюсь за них. Кара — страшный человек. Он так всех загипнотизировал своими речами, уму непостижимо. Они сейчас в каком-то сонном и безразличном состоянии. Видно было, что все равно им, ехать или не ехать. Страшный тип.
— Тогда немедленно возвращайся и все расскажи. Пусть Григорий принимает меры побыстрее. Я пошла. Мне надо в институт успеть на четырехчасовую лекцию.
Янка побежала по ступенькам вниз, а Виктор вернулся в кабинет Клочкова, пробыл там еще десять — пятнадцать минут, и, пока секретарь записывал дополнительные сведения, стоял у двери и мялся, надеясь догнать Янку в гардеробе райкомовского здания.
— И куда же приглашал сектантов этот так называемый брат? — Клочков держал карандаш, как пистолет, направив грифельный ствол на юношу.
— Он не сказал, понятно. По всему видно, на север.
— А эти… ваши компаньоны согласились?
— Сказали, подумают. Но двое, я знаю, точно поедут. Одна, Татьяна Снегирева, отказалась сразу, у нее сессия. И вообще, она не такой псих, как остальные.
Григорий Иванович подумал.
— Так. Боюсь, оснований для вмешательства органов здесь немного. Хотя нужно пощупать этого братца. Такие фигуры всегда темные. Посмотрим. Пока сделай простое: сходи к родителям ребят и узнай, кто уехал и куда. Смолич тебе поможет.
Виктор попрощался, покинул кабинет секретаря. Он не знал в деталях, что ему придется сделать, но был уверен в себе. Он сделает всё. Преступник будет найден и наказан. И если даже убийцу не покарает закон из-за недостатка улик, Виктор будет мстить сам… Своими руками…
С минуты на минуту должен был заехать Худо, и Кара торопился. Предназначенные к упаковке вещи потеряли для него обычный смысл и принадлежность. Они превратились в предметы, обреченные летать и падать. Брюки, майки и трусы порхали по комнате, казалось, самостоятельно. Брат Кара был удивительно бестолков в обращении с материальным миром. Большой, распахнутый посередине комнаты чемодан зиял,
