простодушные долботепы радовались: 'Он — простой. Такой же, как мы.'
Но если бы он был такой как все, то и ходил бы вместе со всеми на зрительские трибуны, где со всех сторон летели, норовя раскроить череп, пустые и полные бутылки, взрывались, грозя опалить, петарды, а фанаты готовы удавить любого своими длинными шарфами. Нет, мы ходили в особую ложу, куда пускали только по спецпропускам особо выдающихся т. е. умных.
Однажды, когда крепко выпили в этой специальной ложе (только очень наивные думают, что сильные мира приезжают на стадион поболеть, а не пропустить рюмку-другую и перемолвиться словцом с равными себе), я угодил в передрягу. Маркофьев приклеился к обслуживавшей застолье официанточке и запропастился с ней в подсобке, я вышел на запруженную толпой территорию стадиона и влился в людской ручеек бредущих к метро. С обеих сторон движение стискивали омоновцы в шлемах и с дубинками и конная милиция. (До чего беззащитным я чувствовал себя без друга и машины!) В какой-то момент мне стало дурно в медленно движущейся массе. Я захотел выйти из русла на свободу. И сделал шаг в сторону… Мгновенно ко мне подскочили четверо в шлемах и взмахнули дубинками.
— Назад! Назад, сука! — заорали они.
Я скрючился, обхватил голову, чтоб ее не расквасили, и повиновался. Но подумал: 'Как ужасно очутиться вне привычной среды'. И еще я подумал о переменчивости жизни — только что пировал в закрытой, не для посторонних ложе и вот отдан на растерзание цепных псов…
Маркофьев пошел настолько далеко, что приобрел лучший футбольный клуб. Финансировал его, футболисты выходили на поле в майках с надписью поперек груди: 'Маркофьев — наш рулевой'. Он, напомню, сам в молодости был превосходным форвардом, забивальщиком экстра-класса. И теперь постоянно повторял:
— Все должно быть экселент. По первому разряду. А если не экселент, то вообще ничего не надо. Тогда ничто не имеет значения. Какая разница — третьего или пятого сорта одежда, которую ты носишь? Какой свежести — десятой или сотой еда, которую ешь? Сейчас лучшие из лучших в Думе. Так считается. Что поделаешь, если у нас такие лучшие. Но я буду среди них! И жить буду, как они. Хорошо! А мой футбольной клуб станет чемпионом! Все должно быть экстра…
Сладить с нравами, царящими в спортивном мире, однако, было непросто. Как-то мы возвращались после разгромно проигранного матча. Летели в самолете вместе с засудившими нашу команду арбитрами. У них карманы оттопыривались от полученных из рук наших соперников денег. Но как было факт взятки доказать? Маркофьев пустился на хитрость. Пошел в кабину летчиков, и вскоре по радио объявили: самолет терпит крушение. Желавшим позаботиться о наследниках было предложено срочным порядком оформить завещания, а для того, чтоб наличные не пропали и не исчезли, а перекочевали после аварии к родственникам, валюту советовали сдать стюардессам, которым якобы вменялось в обязанность спрятать купюры (с именными бирками) в спецсейф. Судьи клюнули. Сдали пачки ассигнаций, приложив к ним прощальные напутствия детям, женам и любовницам. Маркофьеву не составило труда возбудить уголовное дело, утверждая: с такими карманными расходами в краткосрочные командировки не ездят. Факт нечестности был подтвержден. Игра опротестована.
Он возмущался:
— Абракадабра, притворство и фальшь во всем! Спортивные состязания финансируют и спонсируют табачные и алкогольные фирмы — с условием, чтоб реклама их вредоносной продукции размещалась на стадионах и сквозила в теле и радиопрограммах о состязаниях. То есть здоровый образ жизни, каковым спорт для спортсменов и так уже не является, к тому же служит пропаганде вовсе нездорового образа жизни…
Он смело ввязался в войну против табачных магнатов, требуя, чтобы на рекламных щитах аршинными буквами было прописано предупреждение Минздрава об опасности курения, а микроскопическими и внизу — наименования сортов сигарет.
Магнаты взмолились и вскладчину отстегнули ему на избирательную компанию миллион.
— Ну и дана человеку голова, — говорил он, выступая перед ними на торжественной церемонии вручения ему банковского чека. — И до чего он ею додумался? Напялить на нее шлем, укутать руки ватными перчатками и лупить ими по такой же защищенной шлемом голове противника на ринге — чтобы набрать очки и получить золотую медаль чемпиона, то есть первого среди таких же умников, как он…
— Мы развиваем в спортсменах меркантилизм, предлагая в качестве наград золотые и серебряные медали, — бушевал Маркофьев. — Почему бы не предложить им пластмассовые или стеклянные? Тогда соревнование будет истинно бескорыстным…
День от дня расширял ряды своих сторонников, вербовал рекрутов в свою все разраставшуюся армию маркофьевцев.
На митингах и маевках ему рукоплескали. Благодарные физкультурники подбрасывали Маркофьева в воздух и ловили, он взмывал вверх и кричал с высоты птичьего полета:
— Все за мной! В новую жизнь!
Но ему было мало. (Ему всегда и всего не хватало). Мы разыскали космонавта, с которым познакомились на пути из Австралии, и по его рекомендации мой друг был зачислен в отряд покорителей космоса. Приступил к тренировкам и фотографировался на фоне центрифуги в шлеме с надписью 'летчик-космонавт Маркофьев'.
Именно в этом шлеме и мотоциклетных перчатках Маркофьев вскоре появился на телевидении с программой, которая снискала ему любовь и признательность миллионов почитателей — сеансами визуального исцеления на расстоянии. Многим, я уверен, запомнились его ежевечерние проповеди. (Отвалено за этот эфир нами было немало.) Под усыпляющую, расслабляющую, похожую на шум прибоя музыку на экране возникало щербато улыбающееся лицо моего друга, он мерцал глазами и повторял, гипнотизируя зрителей:
— Мы умнеем… Мы умнеем на порядок… На два… Завтра все бодрыми рядами отправляемся в банк 'Чавыча' и вносим последние сбережения на мой счет. Поддержим мой избирательный марафон! Уже через месяц, сразу после голосования, ваши брошенные в плодоносную почву зерна, ваши зарытые в навоз золотые дадут всходы. Еще через два дерево закустится ветвями, а затем на вас прольется дождь плодов-дивидентов…
Бархатистая мягкость его голоса действовала безотказно. Многие, не дождавшись утра, срывались с мест и бежали в банк, боясь опоздать. Выстаивали длинные очереди, чтобы с рассветом вручить операторам и контролерам свои гроши…
Маркофьев же не самоуспокаивался, не почивал на достигнутом, по его просьбе нанятые им сатирики и актеры в других телепередачах твердили: 'Мы не халявщики, а партнеры', в еще одном телепроекте: 'Мы сидим, а денежки идут', и, наконец: 'Бобер-инвест — отличная компания'.
Финансовые поступления текли в наши закрома рекой.
Его избирательная карусель раскручивалась, дуга популярности и кривая успеха шли по восходящей. Когда на митинге кто-то из задних рядов упрекнул Маркофьева в двойном гражданстве, он выхватил из кармана загранпаспорт и публично его спалил. Потом повторил этот эффектный трюк на телеэкране. У него было множество старых и совсем недавно выписанных, поддельных и настоящих, купленных и украденных, а то и просроченных ксив; на каждой новой встрече с населением он предавал какую-нибудь из них пламени, широкомасштабно заявляя, что расстается с прошлым и выходит из
