Заглянув к Веронике в следующий раз, я увидел перебинтованную Долли. И спросил:
— Что случилось?
Наклонился, чтобы погладить кошечку.
Вероника усмехнулась:
— Пришлось стирилизовать…
Я, будто громом пораженный, застыл. Не мог даже опуститься на стул. Вспомнилось, как Вероника прижимала кошечку к груди и шептала: 'Хрюша…'
— Но зачем?
Вероника задрала рукав халата и показала царапины.
— Весна… Она сходит с ума. Три ночи кричала… Я чуть с ума не сошла… Набросилась на меня… Когда забирала ее из клиники. Она — дикая!
ЕСЛИ ПРИВОДЯТ СЛИШКОМ МНОГО АРГУМЕНТОВ И ДОВОДОВ, ЗНАЧИТ, НЕТ НИ ОДНОГО СТОЯЩЕГО И НАСТОЯЩЕГО.
Я кивнул. И хотел, наверное, выйти на балкон. Отдышаться или покурить. Все приготовленные слова утратили смысл.
Когда направился к дверям, вслед мне неслось:
— Да, вот такая я! Нехорошая! И не надо ко мне приходить!
— Она не мягкая и не пушистая, — оценивал ее поведение Маркофьев. — Что за женщина, которая способна стирилизовать кошечку? А, Лаура, знаешь, требует, чтобы я кастрировал своих собак… Еще чего! Тут надо иметь в виду: на месте этих животных могли оказаться мы с тобой! Вот был бы ужас!
Когда выстраивал факты цепочкой, возникала отталкивающая картина — скопище и вместилище всех мыслимых пороков; черточка за черточкой складывалось наглядное пособие отрицательного персонажа (причем без малейшего признака положительного начала). Зачем ей было нужно — так себя чернить?
Но таков, видимо, норов некоторых — делать себе и другим больнее. Чтоб близкие и посторонние воскликнули: 'Неужели такие кошмарные люди бывают?!' Я не хотел в эту намеренно искаженную в худшую сторону ужасность верить…
Контрольный вопрос. Придя в незнакомый дом — вы не лазаете по секретерам, не шарите в чужих карманах и ящиках письменного стола? Это ваша громадная ошибка! ПРИДЯ В НЕЗНАКОМЫЙ ДОМ, ОБЯЗАТЕЛЬНО НАДО ПОШАРИТЬ В СЕКРЕТЕРЕ И ШКАФАХ, ХОРОШЕНЬКО РАССМОТРЕТЬ ОБНАРУЖЕННЫЕ ФОТОГРАФИИ, ПОЧИТАТЬ ЧУЖИЕ ПИСЬМА. (Вы тем более должны сделать это, очутившись в доме человека, с которым решили связать судьбу!) Узнаете много нового!
Я, дурак, не делал этого, оказавшись в квартире Вероники. Как я мог? Мне такое и в голову не приходило. А надо было порыскать…
И еще я из деликатности, из неправильно понятого чувства ответственности и заботы о женщине не задал ей элементарных и напрашивавшихся вопросов — о бывшем муже (или не муже, а просто знакомце?), отце больной (а теперь выздоровевшей) девочки. А надо было. Надо было с ножом к горлу приступить и потребовать:
— Рассказывай, тварь, о своей прежней половой жизни! Только попробуй соврать, я тебя прикончу! Голову размозжу!
Так надо было сказать. И я бы избежал многих (если не всех) неприятностей.
ДЕЛИКАТНОСТЬ как правило ИСТОЛКОВЫВАЕТСЯ НЕПРАВИЛЬНО. Люди не понимают и не ценят галантного отношения. Они думают: вы недотепа и туглик, если считаете возможным миндальничать. Люди привыкли к тому, что их берут за горло, а вы демонстрируете отсутствие мертвой хватки. Как же вас после этого воспринимать, как к вам относиться?
НЕ МЕЧИТЕ БИСЕР, НЕ ОЦЕНЯТ!
Вероника, когда все выплыло наружу, кричала мне в лицо (брызгая слюной):
— Ты даже не интересовался, кто был моим мужем! Тебе было на это плевать!
Люди все и всегда неправильно понимают! Вероника, конечно, была дура. И ведьма. Но я-то был дурак в квадрате, в кубе, в миллион первой степени! Что не понял, не раскусил ни ее глупости, ни ее посредственности, ни убожества ее представлений и взглядов. Не смикитил, какими правилами она руководствуется и по каким законам существует.
Знаете, из-за чего орала, когда я вошел в казино Сан Ремо и поставил на кон 500 долларов? Из-за того, что профукиваю, пускаю на ветер семейный бюджет! Так она мне потом объяснила.
Надо, надо было основательно порыться в ее личных бумагах! Прежде чем пытаться связать с ней судьбу.
— Ты настаиваешь и хочешь, чтоб любили именно тебя, — говорил Маркофьев. — И именно за то, что ты такой прекрасный, чистый душой и помыслами, честный, порядочный, живешь и здравствуешь среди нас, не всегда столь возвышенных… Но кто знает о сокровищах, похороненных в твой душе? Перед нами — внешне потасканный и потертый экземпляр, с перхотью в волосах, в огромных ботинках и не всегда отутюженных брюках, с такими же, как ботинки, непомерными амбициями… Человек проявляется в действии. И доброта, и злоба, и любовь — говорят не словами, а поступками!
— Давай разберемся, что происходит и что уже произошло? — продолжал он. — У тебя возник роман с женщиной. Которая, может быть, в тебя влюбилась. Что, конечно, сомнительно. Или посчитала, что, может, когда-нибудь влюбится. Неважно! Так или иначе, она оказала тебе внимание, отдала предпочтение перед другими. Которых, может, и не было. Но, которые могли ведь и возникнуть. И она готова была от этих возможных вариантов отказаться. А ты? Тянул… Ждал чего-то… Сперва не шел в ЗАГС, боясь причинить страдания бывшей жене и дочери. Которые миллион раз на тебя плевали… Ведь так? О ком или о чем ты в тот момент думал? О себе? О бывшей жене? О возлюбленной? ЖИТЬ НАДО НЕ ДЛЯ ДРУГИХ, А ДЛЯ СЕБЯ! Тебе с ней нравилось? А ты еще заботился о том, что подумают или скажут остальные… Им что за дело до твоей жизни?! Моя Лаура, например, не умела готовить… Что из того? Ну и не умела, и не стали ко мне ходить гости, которые притыривались, чтобы только пожрать… Зато мне с Лаурочкой было хорошо! Дальше… У тебя не оставалось времени на семью, ты погряз в моих делах. А Вероника хотела, безумно хотела, как и все женщины, замуж! И чтоб ты вовремя приходил домой… Надо было рваться к ней, а не сидеть в офисе допоздна! Пусть любовь ваша продлилась бы недолго… Она вообще не бывает протяженной. Но и в удовольствии быть с любимым человеком ты себе отказал! По сути, если называть вещи своими именами, ты изменил своей любви к себе. Твоя любовь к себе охладела. И Вероника не простила такой чудовищной измены!
— Давай задумаемся и подытожим, — предложил Маркофьев. — Итак, ты не смог стать врачом, тебе не хватило на эту работу равнодушия. А все шансы у тебя были. Ты не смог бы стать милиционером, даже если бы и предложили, тебе казалось невозможным дружить с преступниками, сдавать их по первому требованию под суд, тебе представлялось противоестественным, что работник правопорядка потворствует бандиту, а сам копит на него досье… Но ты не смог бы стать и самим бандитом, ибо тебе претит грабить и убивать. Ты не стал профессиональным журналистом. Тебе за подло врать и
