хорошей глубокой грустью. Ему хотелось еще и еще думать о них, о сыне, о Севастополе и думать вместе, не разделяя одно от другого. Единственно, о чем он ни разу не вспомнил, это о своем новом доме, на постройку которого положил столько трудов.
14
Никос Алеку любил после работы выкурить трубку, но табак стал так дорог, что Никос заменил его коринкой и жевал ее до отвращения. Да только и оставалось, что жевать коринку. До сих пор Алеку видел смысл своей жизни в работе, а теперь она стала не нужна ни ему, ни Спиридону Форести, у которого он арендовал землю. Никто не покупал коринку. На нее не было никакой цены.
Вечером, когда гроздья винограда стали влажными, а далекий прибой зазвучал в тишине звонче, нежели днем, Никос, как всегда, отправился к соседу Нерадзакиасу.
Нерадзакиас любил солнце. Он целые дни работал на винограднике под его палящими лучами. Ему казалось, что жгучее тепло, пронизывая кровь, делает легче его изуродованное тело. Если он не работал, то сидел на камне, закинув назад голову, похожий на большую нахохлившуюся птицу. Длинные черные волосы падали на его горб. В светло-карих глазах то пропадали, то появлялись золотистые искры. Игра их отражала постоянную желчную усмешку.
В свое время Нерадзакиас, как и многие, верил, что французы принесут благоденствие простому народу, но очень скоро понял, что ошибся. Захватив острова, французы дали крестьянам право называться гражданами, право не снимать шляпы в общественных местах, право танцевать и петь вокруг «дерева свободы», как назывался длинный шест посреди площади святого Марка, увенчанный красным колпаком.
Таковы были новые права, принесенные генералом Бонапартом, – тощие плоды «дерева свободы». За эти символические права крестьяне должны были поставлять масло, мясо, вино и хлеб для французского гарнизона, чинить дороги, давать лошадей и ослов для перевозки, строить батареи и опять давать, давать и давать…
Увидев Никоса, горбун спросил:
– Ну что, друг, был ты сегодня в городе у коменданта?
– Был, – уныло ответил Алеку, ходивший днем в комендатуру просить за сына. Тот был посажен в тюрьму за драку с французским солдатом, который увел у него пару овец.
– Ну и что же? – поинтересовался Нерадзакиас.
– Комендант не допустил меня к себе, а часовые прогнали прикладами, когда я хотел увидеть Георгия.
– Надо думать, что ты не снимал свою шляпу? – не без сарказма допытывался сосед.
– Нет.
– Тогда я не понимаю, чего тебе нужно? – язвительно продолжал горбун. – Вероятно, ты думал, что французы дадут тебе землю и посадят в городской совет, но они дали тебе право носить свою собственную шляпу. Ты можешь теперь даже прибить ее для удобства гвоздями к своей макушке.
Никос Алеку никогда не обижался на злые шутки Нерадзакиаса. Он любил этого властного человека, задевать которого опасался сам Спиридон Форести. Горбун, несмотря на свое уродство, был ловок, как кошка, умел владеть оружием и запросто встречался с графом Макри – самым энергичным человеком на острове Занте.
Граф Макри часто заходил к нему и даже находил удовольствие в его желчных ответах. Он считал Нерадзакиаса носителем народной мудрости. Кроме того, лицо горбуна напоминало Макри лицо медузы на античных изображениях. По мнению графа, это свидетельствовало о том, что Нерадзакиас происходил от древних эллинов.
– Говорят, что снова будут брать овец для французского гарнизона, – сказал Алеку.
– Ничего, – насмешливо успокоил Нерадзакиас – Комендант даст тебе расписку.
– А на что мне расписка?
– Иногда посмотришь на нее. Все-таки легче.
В виноградных листьях вдруг послышался шелест, похожий на тяжелый вздох. Нерадзакиас, не оборачиваясь, спросил:
– Ты зачем здесь, разве дома нет дела?
Только теперь Никос увидел дочь Нерадзакиаса – Феодору. У нее были такие же большие светло-карие глаза, как у отца, с тем же золотистым блеском в зрачках.
– Мне показалось, что ты позвал, меня, – тихо проговорила она.
Нерадзакиас и Алеку догадались, зачем она пришла: узнать что-нибудь о своем женихе, сыне Никоса. Однако мужчины считали непристойным ее тревожное желание. Алеку молчал, почесывая густые кудри, такие пышные, что издали казалось, будто на голове у него надета огромная меховая шапка. А Нерадзакиас промолвил:
– Я не звал тебя, Феодора. Иди домой.
Семью свою, особенно женщин, он держал в повиновении и страхе, полагая, что природа женщин ниже, чем природа мужчин. Дать женщине свободу, по мнению горбуна, было все равно, что дать ее годовалому младенцу. Как младенцу нужна мать или нянька, так женщине всегда нужен повелитель – мужчина. Для дочерей, пока они не вышли замуж, таким повелителем был отец. С сыновьями другое дело. С ними можно было говорить языком разума и прибегать к суровым мерам только тогда, когда они не понимали добрых внушений. Три сына Нерадзакиаса, рослые, сильные парни, были вполне покорны его воле.
Нерадзакиас заговорил с Алеку о духовном родстве тех, кто имеет одинаковую веру в бога, как, например, греки и русские. Алеку ходил в церковь, усердно молился, но никогда не думал об этом родстве.
Задумчиво глядя вслед будущей снохе, он мучительно думал о сыне. Все впереди представлялось неведомым: участь Георгия, арестованного французами, завтрашний день. В доме Алеку не было ни куска хлеба. Хлеб стал так дорог, что за него платили золотом. На островах его всегда не хватало. Раньше хлеб покупали на Пелопоннесе, но теперь турецкие власти запретили вывоз его на острова.
– Когда же все кончится? – спросил Алеку в ответ на свои мысли.
Нерадзакиас понял соседа.
– Слушай меня, и узнаешь, – сказал он.
Алеку опустил на колени руки.
– Как ты думаешь, сосед, они не расстреляют Георгия?
– Да ведь он не убил француза.
– Нет, француз здоров как бык.
– Так чего же бояться? Слушай меня… Ты ненавидишь французов?
– Дай мне оружие! – хрипло воскликнул Алеку.
– Ну, французы, как видно, недаром отобрали все, что похоже на оружие, – усмехнулся Нерадзакиас и, помолчав, прибавил: – Если мы не можем освободить себя сами, нам помогут другие.
– Кто? – спросил Алеку. – Русские?
Он помнил, что во время первой войны с Турцией русская эскадра адмирала Свиридова была в Архипелаге. Турки не владели Ионическими островами, но многие жители этих островов пошли воевать с общим врагом, чтобы освободить свою родину – Грецию. Та война кончилась, но через тринадцать лет снова началась война русских с турками. И опять греки и русские сражались вместе: русские одерживали победы на Черном море, а греки на своих быстрых легких судах стремились помешать подвозу припасов в Константинополь из Египта, Анатолии и Архипелага. Кто не помнил начальника одной из этих флотилий капитана Ламбро Качони!.. Были среди греков люди, которые потом совсем переселились в Россию; они там, конечно, просили русского царя освободить острова от французов. Царь не мог отказать своим храбрым союзникам…
– Малым народам так же плохо, как малым людям, – не отвечая на вопрос Алеку, продолжал Нерадзакиас – Французы, турки, Али-паша – кто хуже, скажи, Никос?
– Так ты думаешь, что лучше будет, если французы останутся? – воскликнул Алеку.
– Надо, чтобы русский император стал нашим покровителем, – уверенно произнес Нерадзакиас – Тогда никто не посмеет ступить на нашу землю.
