думающих больше о своём желудке и неуёмной похоти, чем о совершенствовании тела и духа. Личный состав должен видеть своего лидера и восхищаться им. Солдаты должны мечтать превзойти своего командира. А как превзойти, если не в реальной схватке? Случайное физическое превосходство никогда не будет определяющим. Составляющие победы: дух, опыт и выучка… Всё то, что Сопляк по крохам собирал все эти годы, и позавчера, наконец, бросил мне вызов. Это был мой лучший ученик. Я передал ему не просто всё, что знал и умел. Мы оба превзошли себя: он в своём обучении, я в его подготовке. И теперь я вынужден уступить ему место. Моя честь — в таких солдатах, как он. Но высшая награда — принять смерть от руки своего ученика'.
— Думаю, сейчас не совсем уместно обсуждение трений между Гвардией и стражей Культа, — заметил Калим.
'Вада Дроздович прошёл аттестацию. Я уже тогда мог понять, к чему идёт. Теорию боя, элементы управления и планирования военных кампаний, интендантское дело, обоз, всё это он знает не хуже меня. А может и лучше. И он не устанет. Он легче и на двадцать лет моложе…'
— Медицина, ткачи… — никак не отреагировав на его замечание, продолжала Кселина. — Есть ещё искусство и сфера услуг, но тут ты вряд ли сумел бы занять достойное место. Эзотерические науки, даже на щадящем, мужском уровне, тебе тоже не по плечу. Ты никогда не интересовался тем, что нельзя потрогать и немедленно сломать. Я вообще поражена, что ты добрался до сотника и так долго удерживал эту должность. Фатьме, бедняжке, ты до смерти надоел…
Калим даже скрипнул зубами.
'А ведь она почти закончила, — грустно подумал он. — С чем же ты ко мне пришла, матушка Кселина? Теперь-то уже можно идти завтракать?'
— Охота и дальняя разведка. Здесь ты был бы особенно полезен. Вот только твоя чрезмерная общительность и невоздержанность с противоположным полом заставляют усомниться в твоей эффективности вдали от цивилизации, в пустыне. Кроме того, прими ты это предложение, ты теряешь все гражданские привилегии.
— Ну, если других предложений нет… — бодро сказал Калим, поднимаясь со скамьи.
— Сядь на место, — неожиданно зло приказала Кселина.
Калим послушно плюхнулся обратно.
— Это и есть предложение. Идти тебе, сотник, в дальнюю разведку. По всем признакам, со дня на день — Интервенция, мы не можем себе позволить терять людей. Тебе всё ясно?
Речь матушки ошеломила Калима. Слухи о ней ходили разные, но откровенное вмешательство в его выбор было недопустимым.
— Я не пойду в разведку, — его голос предательски дрогнул. — Зачем это? В степь — или чудовищем стану, или мортаны мозги съедят. А если за Северные ворота, в камыши, так поморы поймают. И ещё неизвестно, что хуже. Нет! — его голос окреп. — Старый я уже для таких подвигов, пусть всё будет по Закону. Смерть милосердна. Дуэль всё решит…
— Мортаны! — передразнила его Кселина. — Голова седая, а в суеверия веришь.
— Для вас, горожан, может и суеверия, — огрызнулся Калим, — только жизнь не стоит на месте. Даже вам, матушка, не поспеть за всеми изменениями. Не всё вы знаете!
— Ну да, твой Водопод всё знает.
— Водопод знает всё, — простодушно подтвердил Калим.
Беседа зашла в тупик.
Кселина откинулась в кресле и смотрела на сотника. Она не ожидала от него такого отпора. 'Я ошиблась, — с сожалением подумала она. — Недооценила. Полагала, что его продвижение по службе — результат фантастического везения и случайного стечения обстоятельств. Нет, он достоин своей армейской клички. Жертвы не упустит, от добычи не отступится…'
— Возможно, возникло недоразумение. Позволь, я внесу ясность, — но она не стала дожидаться его согласия. — Дуэль с Дроздовичем состоится сегодня во время караула у Внешних Ворот. Шансов на победу у тебя нет. Я права?
— Да, матушка Кселина, — покорно согласился Калим.
— Почему?
— У моего противника феноменальная реакция и прекрасная координация движений. Он — гений фехтования. Это не просто мой лучший ученик. Это Мастер, которому просто нужно было объяснить, с какого конца следует держать шпагу. Остального он добился сам…
— Неужели кроме шпаги у этого молодчика достаточно знаний и опыта, чтобы занять твоё место?
— Вполне достаточно, матушка Кселина, — заверил её Калим. — Дроздович, несмотря на свою молодость, — 'и прозвище', добавил Калим про себя, — опытный солдат. Он без труда справится с должностью сотника.
— Похоже, у тебя нет никаких сомнений в том, что сегодня вечером умрёшь?
— Да, матушка, именно это я и хотел сказать!
— Тогда почему не спасаешь свою шкуру? — она наклонилась к нему, и Калиму показалось, что она заглянула на самое дно его памяти. Туда, где лежит старый хлам событий, забытых по давности лет или по ничтожности, или заботливо припрятанный рассудком от укоров совести. — Почему не соглашаешься с моим предложением, сотник?
Калим опять дрогнул под её натиском. Формальная процедура, обязательная перед дуэлью, предстала в каком-то новом для него свете.
— Боюсь, я не совсем понимаю, матушка…
— Ты умереть бойся, — всё также зло, с давлением перебила его Кселина. — А 'не понимать' тут и вовсе нечего. Ждём призыва. Нужны люди, солдаты, чтобы крестьяне могли спокойно работать с землёй и возрождать расу. А ты ведёшь себя, как обиженный мальчишка! Уступи дорогу и сохрани себе жизнь! Там, — она ткнула пальцем себе под ноги, — через короткое время подрастёт молодёжь, и вновь будет тебе сотня. Ты нужен нам. Впереди большие перемены.
Она замолчала. И отвела от него взгляд.
Отпустило. Сразу стало легче дышать. Будто петлю на шею закинула… а потом взяла, да и бросила.
Калим провёл рукой по лицу. Рука стала мокрой от пота. Или она и была такой мокрой?
— Не упрямься: отдай Дроздовичу Дом и отправляйся в дальнюю разведку.
— С потерей гражданских прав? — уточнил Калим. Он полностью оправился от натиска Кселины. Сейчас он и себе не смог бы ответить, что его так напугало. — И при входе в Город отдавать оружие страже? И любой прощелыга сможет отхлестать меня, когда я буду сидеть в корчме за кружкой пива? А если я, сохрани меня Матерь, ему отвечу, то стража посадит меня посреди площади на цепь, и прислуга всего Города будет ко мне наведываться, чтобы выплеснуть на голову ведро с помоями?
Он вскочил. Он нависал над ней. Уважение к её сословию, впитанное им с детства, как необходимость дышать или умение ходить, не позволяли большего. Но настойчивость гостьи была неслыханно оскорбительной.
— И мои дети все эти дни будут держать взаперти своих детей, чтобы те ненароком не зашли на площадь? А если кому-нибудь из них не хватит ума сделать это, внуки будут кричать во весь голос: 'Папа, смотри: это наш дедушка в дерьме на цепи сидит!'
Картина была настолько мучительной и яркой, что Калим, башней возвышавшийся над собеседницей, уже был готов обрушиться на неё, когда в комнату ворвалась Инита:
— Завтрак готов, господин. Матушка, извольте пройти с нами к обеденному столу.
— Мальчишка, — прошипела Кселина. — Ты нужен нам!
— Измените Закон, и я к вам на коленях приползу, — также шёпотом ответил Калим, быстро остывая.
— Мы не можем изменить Закон, — она тоже успокоилась.
— А я не могу изменить себя!
— Закон не мы придумали.
— Я тоже не сам себя родил.
