но грести не мог. Он вычерпывал воду, которая наливалась в лодку через пробоины, делал кляпы из тряпок и пеньки и затыкал ими дыры в бортах.
Дядюшку Дыока ранило в левую руку. Бинтов не хватило, и он перевязал рану рукавом коричневой домотканой рубашки. Старик сидел у правого борта, привалясь спиной к куче рыбацкой утвари, но не выпускал из рук рулевого весла.
Лодки подошли к берегу на такое расстояние, что можно было различить, кто гребет, кто стоит на руле. И не было такой силы, которая могла бы в этот момент удержать на местах ожидающих людей. Они бросились к кромке прибоя и как вкопанные остановились перед ней, не отрывая взгляда от подплывавших рыбаков. Многие вытирали слезы, видя среди них своих близких.
Первым сошел на берег дядюшка Дыок. Балансируя руками, он спрыгнул с лодки на отмель, а потом уже выбрался на песок и спросил:
— Большой бой был здесь у вас?
Все сразу зашумели, и трудно было разобрать, кто ответил старику. Мамаша Дыок протиснулась сквозь толпу и испуганно спросила мужа:
— А что с рукой, сильно ранило?
— Да так, пустяки. Иди-ка, встреть Виенга, у него рана потяжелее моей.
Рыбаки один за другим спускались на берег. Последним шел Виенг. Несколько человек подали в лодку носилки, чтобы спустить на берег тяжело раненного командира, но он отказался лечь. Толпа хуторян расступилась, пропуская вперед его жену. Одной рукой она обнимала мальчика-приемыша, сына тетушки Кон, погибшей во время ночной бомбежки. Он, конечно, ждал, очень ждал встречи с отцом и шел держась рукой за широкие шаровары своей новой матери. Женщина не отрывала глаз от бледного лица и туго перебинтованной груди мужа. Она не бросилась к нему, а тихонько пошла навстречу. Глаза ее были сухи, она не плакала, не голосила, а просто сказала:
— Ляг на носилки. Тебе нельзя ходить!
— Ну вот еще! — Виенг попытался рассмеяться. — Носилки эти несите туда, в лодку. Там лежит тот, кто уже не может ходить.
Тем временем на берегу показалась Соа, сбежавшая из хуторского медпункта. Увидев белые повязки на голове и руках дочери, Дыок бросился к ней:
— Ты ранена, доченька?
— Нет, нет. Только слегка поцарапало. А что у тебя с рукой, отец?
— Да ничего особенного!
— А кого?
— Есть один, но не из наших. Пилот сбитого самолета.
Несколько человек несли тело убитого американского летчика и пилотское кресло из кабины его самолета. Люди подходили, смотрели на него и уходили прочь.
Соа, забыв о боли в плечах, тоже стала проталкиваться вперед, чтобы посмотреть. Разглядывая пилотское кресло, девушка вдруг воскликнула:
— Смотрите! Смотрите!
В алюминиевой спинке кресла зияло несколько пробоин. Обернувшись на возглас Соа, Кань подошел к лежащему на носилках трупу, резко повернул его и, указывая на кровавые точки на его боку, сказал:
— Смотрите, несколько входных отверстий от наших пуль.
— Вот тебе и «тандерчиф». Догнали-таки тебя пули наших стариков!
Соа молчала, но в душе радовалась. Кто знает, может быть, это ее горячая пуля настигла воздушного бандита?
Спустились сумерки. Крестьяне, получив задание на завтра, разошлись по домам. Только несколько человек остались стоять на пляже. Это были подружки Соа и Зюе, Дыок, Кань и двое кадровых работников кооператива.
Соа ждала отца, чтобы вместе идти домой. Ее подружка хотела рассказать ей о событиях боевого дня и кое о чем спросить.
Когда девушки остались одни, Зюе не без лукавства полюбопытствовала:
— Ну как, можешь считать этот день днем самого трудного испытания или нет?
— Ох и ехидная ты! — Соа засмеялась, а про себя стала думать о «старике», как о чем-то далеком- далеком. Словно не с ней произошло это, словно не она, а кто-то другой давал обещания. Сегодняшний бой породил в душе Соа новые чувства, новые мысли. Что же касается испытаний, то разве в душе она не готовилась к тому, чтобы преодолеть в десять, в сто раз большие трудности? Конечно, сегодняшний бой оказался очень трудным, слов нет. Но был ли он самым трудным? Девушка еще не понимала, что для человека-борца нет самой большой трудности.
…Дядюшка Дыок ждал, когда Виенг расскажет товарищам из ячейки, что произошло в море. Уходя, старик спросил Каня:
— Завтра рыбаки с ополченцами опять выйдут в море? Кань задумался.
Кто-то сказал:
— Не следует рисковать. К чему лихачество. Завтра они наверняка захотят отомстить за своего летчика. А для нас кровь людская дороже всякой рыбы. Не так ли, товарищ Дыок?
Старик был не согласен с таким ответом. Конечно, человеческая жизнь дороже всего. Но он любил море. Помолчав немного, старик бросил:
— Ну, я пошел.
Кань посмотрел ему в глаза. Он хорошо понимал тех людей, которые крепко привязаны к морю, которые проявляют в борьбе с ним характерные для вьетнамцев упорство, смелость и хладнокровие. Их влекло в море сознание необходимости побеждать, долг перед родиной. Кань же был избран ими для того, чтобы руководить, и он не имел права не учитывать мнения всех.
— Выходить в море, конечно, надо, — сказал он. — Но, я полагаю, нужно выйти ненадолго и все время следить за врагом. Думаю, что такие короткие выходы научат нас проводить путину в боевых условиях. Каждый рыбак должен как можно лучше подготовиться к этому трудному делу.
Про себя он решил, что завтра пойдет с рыбаками. Кань видел, что старый Дыок согласен с ним.
Соа и Зюе подошли к Каню и Дыоку… С моря подул ветер. Казалось, он хотел подхватить рыбаков и крестьян, идущих в родной хутор…
Ха Бак
РАДОСТНЫЙ ДЕНЬ
Едва отзвенел будильник, как на семейной половине дома послышался полусонный хриплый голос командира отряда ополчения:
— Сегодня каждое отделение должно выделить по три человека для рытья укрытий. Они останутся дома, а все остальные в отряде отправятся на уборку риса в деревню Кан.
Ночь отступала. Остроконечный, тускло светившийся серп месяца на голубеющем небосводе казался словно отпечатанным. Ниже у горизонта еще мерцали, будто перемигиваясь, звезды. До бамбуковых домиков с засветившимися окнами ветерок доносил душистый запах созревающего риса.
После побудки в домах, где размещались семьи бойцов 5-го отряда, также началось оживление. Было слышно, как кто-то стучал бамбуковой трубкой-кальяном, выбивая пепел, шлепал по решету. Послышались голоса, плач ребятишек. Все это напоминало жителям деревушки о том, что пришло новое утро страды.
Тхюи в последний раз поскребла котел, сняла палочками присохшие по краям котла рисинки и поставила его на очаг, собрала рассыпанный на кухне уголь и подложила в очаг.
Дети уже проснулись. Танг, которому едва минуло шесть лет, съежившись от утренней прохлады, сидел посреди кровати и, увидев, что мать возится на кухне, подстрекаемый любопытством, спросил:
— Ма, что сегодня у нас — праздник, что ли?
Его старшая сестренка Лан, свернувшаяся улиткой под одеялом, напустилась на братишку:
