можно?! — примерно, такой смысл содержало восклицание. Это в общем-то вся история.
Мы долго сидели на длинной кожаной скамье, потом Игорь принялся ходить по коридору туда сюда, из конца в конец, потом остановился возле окна, и больше полу часа стоял возле него, рассматривая больничный двор.
Мне надоело сидеть, я лег на спину, закрыл глаза, при этом ноги остались на полу. Минут через пять снял туфли, вытянулся полностью, зевнул, потянулся в предвкушении хорошего сна.
Меня разбудил Игорь, он с кем-то разговаривал. Открыл глаза, и никого рядом с ним не увидел: в коридоре пусто: остались только мы. Значит, это он со мной?
'… в профессии, а не людях, — услышал я, конец какой-то фразы, и дальше: — Особенно это заметно у медиков. Рекламисты зарабатывают на нашем желании заработать, адвокаты на незнании законов, даже подлые формалисты гаишники, штрафуют в общем-то за дело, а эти… Эти знают, — выбора у нас нет. Эти берут по максиму. Добро, их созидательного ремесла — адекватно злу их алчности. Где мы возьмем деньги, и как мы потом будем жить, им не интересно. Нет, я не осуждаю… я констатирую. Издержки профессии: из работяги, учителя, водителя такси, — мерзость прет, под куда меньшим давлением. Хотя — это те же люди; я их не делю. Но, как чувствуется разница в отношении к богатым и бедным больным… Терпеть не мог… а потом… потом, мама работала в больнице, правда, недолго… Даже, моя добрая, справедливая мама, из кожи вон угождала щедрым, а с другими… И ты знаешь? Я ей это простил. И сразу я простил всех… Хотя нет, не сразу. Это был долгий противоречивый миг переосмысления. Я очень многое могу простить бедности, Глеб. Но, дело не в бедности. Бедность, это так, для самоуспокоения. Если бы Тарас простил сына Андрея, ему пришлось бы простить и оправдать любое предательство, понимаешь?.. Свои пороки, мы и другим прощаем. И эти гайцы — сволочи конечно, но… Я не держу на них зла… Жена, говорит, у него, беременная…'
Он еще что-то говорил, а я никак не мог понять, — о чем он? На что он не держит зла?.. Какие ребятишки?.. Какие машины?.. Что, за отморозки?..
Вслушался, кажется понял, и вдруг ощутил бледность своего лица, услышал сердце, почувствовал, как кровь отхлынула от пальцев. Никогда, не был трусом, может, это нормальная реакция, может, так человек мобилизует силы, для… для…
— Ты уверен? — спрашиваю.
— В смысле? А, да, конечно… Так вот, о чем я?..
Быстро одел туфли, подбежал к окну:
— Вот черт! Давно они здесь? — спрашиваю.
— Кто? А, эти… Да. Ты меня сбил…
— Блин Игорь, надо что-то делать… Бежать надо…
— Бежать? — тихо, почти про себя, спросил Игорь. — Отвернул от меня лицо, опять посмотрел в окно:
— Осень в этом году будет ранняя, столько желтых листьев… Но, я бы не сказал, что холодно, а деревья уже… да? Может, здесь всегда так? Как в Забайкалье: июнь — еще не лето, июль — уже не лето. Когда я жил в Краснокаменске…
— Игорь!
Он отвернулся от окна, положил руку мне на плечо, смотрит в глаза, улыбнулся:
— Не переживай ты так. Сейчас, Антон очухается, и вы уйдете, через задний двор…
— А ты?
Игорь опустил взгляд, опять повернулся к окну: — Думаю… договоримся.
— С этими?.. Не договоришься… Не получится — Игорь. Они не договариваться приехали. Берем Антона на руки, и уходим… Игорь! Ну, чего стоишь?!
— Машину оставим, да?..
— Да плевать на нее… Мне нужно время, я все утрясу…
— Это радует… Это очень хорошо Глеб, — сказал он. Протянул мне руку: — Давай прощаться.
Я не сильно ударил его в бок: — Бежим — сволочь! Ты же сам говорил: 'надо мотать…'
— Я передумал. Не тот возраст. Старею.
— Быстро ж ты постарел.
— Там, где с ментами договаривались, — видел кафе? Встречаемся там, — сказал он. Рука осталась на весу, в ожидании моей.
Отстранил его пятерню: — Нет.
— Да.
— Без тебя не пойдем, — говорю. — Ну, почему ты такой упертый? Нас сейчас поубивают из-за тебя… Почему, мы должны рисковать из-за твоей…
Перебил меня, сказал улыбаясь:
— Дурости? Правильно. Вас здесь совсем не нужно. Бери Антона в охапку, и… Будущее археологии в твоих руках…
— Игорь!..
Он ухмыльнулся, отвернулся от меня, упершись локтями в подоконник, вплотную приблизился к окну: — Так и думал, машины будут именно такими.
— Какими такими? 'Копейка' и две 'восьмерки'?
— Такими — значит дешевыми… Чтоб, не жалко…
— Игорь, как они так быстро приехали?
— Гайцы сразу позвонили, еще на трассе, до того, как тронулись за нами.
В коридоре включился свет, нас сразу заметили с улицы. Сперва один поднял указательный палец, удивленно крикнул, и четверо других оживились, посмотрели вверх. Одновременно открылись двери припаркованных на тротуаре машин, вышли еще трое. Одного я узнал: показался из той, которая заперла наш джип спереди. Улыбнулся, даже махнул нам, приветливо так махнул. Он и тогда, помню, улыбался, все анекдотики рассказывал.
Я насчитал восемь человек, семеро из них, скрылись за козырьком, что навис над входом больницы, один остался у машин. Шли быстро, гурьбой, разглядел только одного. На улице тепло, но трое в серых матерчатых плащах. Самому здоровому — наряд совсем не впору; на стыке рукавов швы разошлись, на спине, свежий шрам разорванной материи; плащи распахнуты, но только здоровяку, не удалось спрятать: закругленный, мясистый кончик бейсбольной биты.
— Ну вот, дождались, — говорю.
— Иди в кабинет, закройся там, — сказал Игорь. — Я потом тебя позову.
— Будешь драться? Думаешь справишься?
— Шансы есть… Если у них только биты…
— Их семеро, — говорю.
— Да! — Обрадовался Игорь. — А я насчитал восемь! Мои шансы только что, увеличились на одну тысячную процента — ха-ха-ха… Все, иди Глеб, они уже здесь…
Я подошел к стене, возле окна, уперся спиной в шершавое, холодное.
— Игорь, как звали твою жену?
Удивился, посмотрел на меня, и вдруг не с того не с сего засмеялся. Его эмоция передалась мне, тоже хохотнул.
— Ход мысли приговоренного к смерти — загадка, — сказал он. — Зачем тебе?
Я не ответил, только прищурил один глаз, улыбнулся.
— Алла, — сказал он. — Ее звали Алла.
Ну и хорошо, подумал, я, значит никакой мистики. А-то уже, придумал себе: 'Художественный оформитель книги судеб', 'Лодочник подземного Тибра', 'Старший статист смерти'…
Скоро они поднялись к нам на этаж, правда, насчитал только пятерых, еще двое застряли на лестнице, слышались их голоса; они о чем-то спорили.
Я остался, возле той же стены, Игорь рядом, сел на подоконник, сложил руки на груди, — совсем
