домашними родами. Одна акушерка мне сказала: «Чувствую я, что и мы-то вам не слишком нужны в родах. Вы прекрасно сама справитесь!» Я и сама это чувствовала. Но все же обратилась к врачу, который по совместительству с больничными делами еще и домашние роды принимал. Он почитал мои диагнозы и говорит: «Нет, вам — только в больнице! Я на смертельные случаи по домам не езжу!» Но как раз в больницу-то я не хотела! И тут кто-то мне предложил: «Поехали с нами на море, в летний лагерь Чарковского! Там и родишь!» Я сразу же внутренне к этой идее прикипела. Надо было уговорить маму дать денег — больше мне в тот момент неоткуда было их взять. И я ей потихоньку сперва Никитиных подсунула, а потом американскую книгу «Water babies», где про водные роды Чарковского рассказано. Мама все это прочитала и вдруг заявляет: «Это все здорово! Только вот в ванной рожать как-то неудобно… Если бы в море?» Представляете? И мы поехали. А маме потом все знакомые говорили: «Ты ненормальная! И дочка у тебя ненормальная». А мы с ней почему-то не боялись. Приехали на море вечером. Темнеет. Ребята пошли место для лагеря искать. А мне вдруг стало страшно. Я ведь сознательно отказалась от помощи врачей и уехала туда, где они не могли меня достать. И я их — если вдруг струшу. Но хорошо храбриться, когда телефон под рукой, а тут — только море. Стою я на берегу того моря и паникую. Но ребята мне сказали: «Запомни, если тебя в родах накроет паника, как бы ты ни была здорова, все обязательно пойдет вкривь и вкось. Но при самых неблагоприятных показателях, если ты отдаешь себя родовому потоку спокойно, все будет отлично. Таков закон». Тут я почему-то сразу успокоилась. С тех пор я эти слова передаю тем, кому еще предстоит рожать, так они мне помогли в тот вечер. Только потом я узнала, что людей, которые мне тогда эти слова говорили, еще в городе по поводу меня, не только врачи, но даже и «свои» предупреждали: с такими показателями у вас там точно будут два трупа. У меня же болячек было… Но они верили (или знали?), что никаких трупов у нас не будет. А я верила им. Мы вместе верили, что все пройдет отлично. Две недели до родов мы прожили в палаточном лагере. Сперва море после штормов было холодное. Потом потеплело, стало так хорошо. Однажды Миша Фомин ко мне подходит (а он, так вышло, и нес основную за меня ответственность) и спрашивает: «Олька, ты чего не рожаешь? В чем не готова? Вспомни: что хотела сделать до родов и не сделала?» И я вспомнила: я же хотела в церковь сходить — до отъезда еще, и не успела! Поехали в Судак в церковь. Получили благословение у батюшки. Потом пошли на каруселях покатались. Хотели еще в крепость пойти, но тут, чувствую: начинается… Вернулись в лагерь. Под вечер схватки все чаще… Стемнело. И Юля говорит: «Нет, сейчас рожать не будем, поздно уже. Темно. Поспим». И рукой так надо мной помахала минут пять, все почти и прошло. Ночью ходили купаться. А к девяти утра у меня началось всерьез. И мы побежали в бухточку, которую присмотрели для этого дела заранее. Я залезла в море. Дальше пошло так: схватка — я ныряю, отпустит — выныриваю и дышу «верхним» дыханием, как собачка; схватка — ныряю. Нырну и под водой читаю молитву — как-то само пришло захотелось. И так я растворилась постепенно в море, в словах этих, что боли практически не было. Может, она и была я ее не чувствовала. А уж вылезти на берег мне и в голову не приходило! Два часа я так работала. И знаете, это состояние мне хотелось впитать в себя и сохранить на всю жизнь, так было здорово! Солнце, утро, вода, камни… Трошка родился, вынырнул, выплыл. Миша Фомин его принял и передал мне на руки. Солнышко вышло из-за горы. Лицо у Трошки — удовлетворенное, молчит… Я спрашиваю: «А чего он не кричит?» — «Так ему хорошо, что же кричать-то…» — не помню, кто мне ответил. Но это я уж так спросила, на всякий случай: я же видела, что он дышит, что ему хорошо. Потом ребята положили на большой камень рядом со мной махровое полотенце, а на полотенце — Трошку, и он там спал. Потом мы вернулись в лагерь, забрались в палатку и там вдвоем отдыхали. А к нам все заглядывали и приносили фрукты и всякие вкусные вещи. Это было 5 августа 1992 года. С моря мы уехали, когда Трошке было 14 дней. Теперь он уже большой. Разное бывает… Но если Трофим мне что-нибудь этакое устраивает, я беру зеркало, поворачиваю его к себе и меняю выражение своего лица. И Трошка тоже меняется. Я не знаю, кто что помнит о своих родах… Я помню ощущение света и присутствие Бога… Можно назвать это природой или еще как-нибудь. Юля: Оля появилась у нас незадолго до отъезда на море, я даже не очень помню, кто ее привел к нам. До этого мы с „ей не только не работали, но и знакомы не были. Миша домин о чем-то с ней пошептался и сказал, что Оля едет с нами и будет рожать на море. Что-то такое они друг про друга сразу поняли. Мы не возражали: раз Миша решил, взял ответственность на себя, значит, он уверен, что справится. Лично мне это все каким-то даже не очень реальным казалось, не слишком верилось… Хотя, по логике, все было предельно ясно и вполне реально: сроки у Оли подходили, ехали на море, значит, так она и должна была родить — чего тут верить или не верить? Вообще этот выезд был сложный, поехали разные люди, в основном почему-то как раз те, кто сначала ехать не собирался. Трудно было притираться друг к другу, и, как водится, всякое случалось… Но Олька — такой светлый человек! Ее ведь жизнь била и ломала, плохого было — на троих хватит, а сущности ее, души это все плохое так и не затронуло. Ее внутреннее состояние — всегда — свет. Такие люди очень редко встречаются. И вовсе не случайность, что именно она родила в море первой из нас, хотя, казалось бы, мы этим занимались давно и долго, а она только пришла к нашим идеям. Она к тому моменту уже была по-настоящему состоявшейся личностью. Быть может, поэтому никакая особая помощь в родах ей не была нужна, только чтобы мы рядом были. И еще: когда потом Света рожала, у нее роды начались в пять утра, когда все спали. И это были совсем другие роды. А у Ольки они были, как и она сама, — открытые, на них все перебывали и никто не мешал, все были кстати. Потому что она сама такой человечек — вся нараспашку, навстречу, вся в улыбке. Мы задолго до Олиных родов все вместе выбирали бухточку, где это произойдет, готовились, обсуждали, что да как. И чем к родам ближе, тем становилось в лагере как-то… ну, уютнее, что ли. Так девочки в куклы играют, обустраивают, создают дом, атмосферу. Сами же роды мне вспоминаются сейчас как цветные картинки: крохотная бухточка, огромный камень, обросший водорослями, солнце в прозрачной-прозрачной воде… А вокруг — на камнях — почти весь наш лагерь Кто-то приходит, кто-то уходит. Кто-то сверху высматривал дельфинов. Но все передвижения были настолько ненавязчивы и гармоничны, словно проводились по сценарию. Оля на схватках ныряла и так надолго оставалась под водой, что в какой-то момент я подумала: не пора ли ее спасать? Потом оказалось, что она там, под водой, читала «Отче наш». Прикиньте, сколько нужно времени, чтобы эту молитву прочитать: Такие задержки дыхания. И ведь никто ее не учил, ей так было надо в тот момент. Потом помню, как Трошка смотрел вокруг на незнакомый мир. Мы его положили на камушек, на полотенце, рядом с мамой. А на другом камушке стояла банка со спиртом, лежали какие-то медицинские инструменты (это мы на всякий случай под рукой держали). И мы так смеялись, что притащили их с собой! Дико они выглядели в той атмосфере, абсолютно чужеродными и непонятно для чего нужными предметами. А рядом с нами был лагерь москвичей. Они-то — асы в морских делах. А у нас — первые. И, конечно, было вечное соперничество «Москва — Петербург», весь выезд оно ощущалось. Но когда мы шли с Трошкой на руках с родов через их лагерь в свой, у них были такие лица!.. Они все высыпали из палаток, поздравляли нас; подходили совершенно незнакомые люди, что-то очень доброе говорили… и в глазах у всех было… я не знаю, как сказать, какой-то неземной отсвет, удивительное выражение. Мы были потрясающе счастливы! Хотя сейчас я понимаю, что роды-то у Оли были болезненные и непростые. Но ощущение счастья было настолько сильным, что оно все остальные чувства — страхи, боль, беспокойство — оттеснило куда-то далеко. Они, может, и жили где-то, но мы их не ощущали, нам не до них было. От такого равнодушия они, видимо, слабели и слабели, пока не умерли, не исчезли совсем. В
