Согласно особому Высочайшему повелению, следствие по саратовскому делу должно было поступить в Правительствующий Сенат, а оттуда, независимо от вопроса о каких–либо жалобах или разномыслиях, в Государственный Совет для окончательного разрешения.
Приговор, постановленный Государственным Советом огромным большинством 22 голосов против трех утвердил то решение, которое уже в общем собрании Сената было принято большинством.
Изменения последовали сравнительно маловажные и не касались подсудимых–евреев.
Юшкевичер, Шлиферман и Юрлов были сосланы в каторжные работы на рудниках, первые два на двадцать лет каждый, а Юрлов на 18, «за убийство в г. Саратове двух христианских мальчиков через истязания и мучения».
Богданов и Локотков признаны укрывателями этого преступления. По закону — находит Государственный Совет — они должны подлежать строгому наказанию: ссылке в каторжные работы, но, принимая во внимание их чистосердечное раскаяние и сознание, Государственный Совет повергает на Высочайшее благовоззрение, чтобы Богданова отдать на два года в исправительные арестантские отделения, а Локоткова на такой же срок в рабочий дом.
Относительно Ивана Крюгера, виновного в недонесении, просит но тем же основаниям о замене полагающегося ему по закону наказания высылкой на жительство в одну из отдаленных губерний, с подверженном строгому полицейскому надзору.
Ицку Берлинскаго, Эздру Зайдмана и Янкеля Бермана оставить в подозрении по участию в убийстве.
Приговор этот, или, правильнее, «мнение Государственного Совета», был утвержден Государем.
Следует помнить, что в то время, в дореформенном процессе, приговоры постановлялись на основании так называемых формальных доказательств», которые требовали «прямых» улик — собственного сознания, поличного, показаний свидетелей–очевидцев преступления (свидетелей, а не сообвиняемых). Если такие «формальные» и «прямые» доказательства отсутствовали, то постановление обвинительного приговора чрезвычайно затруднялось, ибо одного внутреннего убеждения в виновности (теперешний суд присяжных) было мало надлежало подкрепить его рядом формальных доводов. Одновременно в законе указывался и весьма благовидный выход — «оставление в подозрении».
Таким образом, недостатки дореформенного процесса — которые несомненны и на которые так любят указывать — были в данном случае к выгоде осужденных иудеев, а не ко вреду, ибо, при отсутствии их сознания, поличного и свидетелей–очевидцев преступления, для Юшкевичера, Шлифермана и Юрлова не была потеряна возможность по формальным, казуистическим основаниям избежать обвинительного приговора и, подобно Берлинскому, Зайдману, Берману, «остаться в подозрении», несмотря на неотразимые косвенные улики и на полное внутреннее убеждение судей.
Существование ритуальных убийств, совершаемых евреями, признано Церковью, и Православною, и римско–католическою, ибо Церковь, канонизируя некоторых святых, удостоверила, что они замучены иудеями. Признано народными массами: спросите об этом в черте оседлости любого простолюдина. Признано, по саратовскому делу, и русским судом, и высшими государственными установлениями Империи. Признано Монархом.
Но саратовское дело поучительно и во многих других отношениях.
Какая выпуклая картина того, чем занимались и как вели себя жиды в армии — еще в те, строгие, времена!
Какие типичные примеры иудейской солидарности, непроницаемости и жидовского «почкования»!..
Какие неопровержимые доказательства разлагающего влияния, немедленно оказываемого иудеями на ту христианскую среду, с которой они приходят в соприкосновение, какого бы общественного положения эта среда ни была!
Скажем шире — сколько ценных, поучительных страниц дает саратовское дело для изучения еврейства вообще, — оттого это дело так тщательно до сих пор замалчивалось.
Зверское умерщвление в Киеве мальчика Андрея Ющинского, замученного, обескровленного, снова выдвинуло и обострило так называемый «вопрос о ритуальных убийствах, вопрос об употреблении иудеями христианской крови для религиозных целей».
Прежде, всего, в какой мере это «вопрос»?
На протяжении длинного ряда веков, с изумительною последовательностью, в самых разнообразных странах возникали обвинения, подобные настоящему, и всегда в их справедливости и достоверности все окружающее население — и христианское, и мусульманское — было вполне убеждено.
«Умучен от жидов» — гласит надгробок над мощами святого младенца Гавриила в Слуцке. Для стекающихся ежегодно толпами на поклонение мощам богомольней не только православных, но и католиков здесь нет вопроса
С не меньшею последовательностью еврейство, как таковое, совершенно отрицало, с пеною у рта, употребленье крови для религиозных целей. И теперь, по поводу дела Ющинского, еврейская печать полна истерическими выкликаньями, что все ритуальные убийства — сказка, что все сведения об этих убийствах или бред сумасшедших, или злостные измышления заведомых клеветников.
Отрицали и будут отрицать, ибо, само собою понятно, каково бы ни было истинное положенье вещей, каковы бы ни были доказательства, признаваться невозможно.
Жидам вторят все «жидовствующие», все те иудейские подголоски, которые пли попали в материальную зависимость, в кабалу к иудеям, или находятся под гипнозом жидовской печати.
И в этой среде, по самому ее составу, ни о каком «вопросе» не может быть речи.
Остаются те, кто мало знаком с еврейством, не интересовался им, не жил в местностях, переполненных жидами, вроде нашей «черты оседлости», не входил с ними в соприкосновенье.
Однако, помимо желанья и возможности кого–либо убеждать, каждый, кто предъявляет обвинение, тем самым обязуется представить доказательства.
В данном случае они чрезвычайно многочисленны и разнообразны. Исчерпать их трудно, да и не входит в мою задачу: вдаваться в область исторического или догматического исследования я не собираюсь. С меня достаточно заняться разбором, чисто документальным, фактическим только одного судебного дела, изученного зато мною в подлиннике, и, на мой взгляд, наиболее яркого из тех, дел с совершенных иудеями ритуальных убийствах, которые, в довольно большом количестве, были на рассмотрении русских уголовных судов.
Правда, когда подходишь к явлению, раскинувшемуся на протяжении многих стран и многих веков, то одно судебное дело — лишь «черточка, самая махочкая черточка».
