Он вздохнул и вытянулся, обмякая.
— Заснул, — кивнул Ворон и строго посмотрел на Аюшку, — а ты посиди с ним. Если станет совсем редко дышать, разбудишь меня.
— Ага, — кивнула та.
— Всё, — Матуха зевнула, пришлёпнув рот ладонью, — всем спать.
И в спальнях, наконец, наступила тишина.
Впервые в жизни команда 'подъём' не разбудила Гаора. Он не услышал ни крика надзирателя, ни утренней суматохи и суеты. Он спал без снов, ничего не ощущая и не помня, только полное спокойствие.
Утром многие первым делом бросились к нему посмотреть: жив ли, но вошла Матуха и погнала всех.
— Нечего тут, только парень успокоился. Старший, сколько ему на поправку дали?
— Три дня, — озабоченно ответил Старший, — успеем?
— Успеем, — ответил за Матуху Ворон. — Первая ночь самая тяжёлая, дальше легче будет.
После вчерашнего Ворону верили, и утро пошло по заведённому порядку. Хотя многие стояли в строю отчаянно зевая, со слипающимися глазами, но рта о том, что, дескать, Рыжий никому спать не дал, никто не открыл. Понятно же, чего там.
Когда все ушли и наступила тишина, Маманя с Матухой решили разбудить Рыжего и напоить чем-то сытным. Как выводить человека из голодовки, они сами и без Ворона знали: голодом наказывали часто, у иных хозяев на хлебе и воде неделями держали, да ещё работать велели. А здесь-то… Парень крепкий, вчера, конечно, плох был, а разлёживаться ему особо давать и нечего: три дня всего. Надо успеть его на ноги поставить и расходить.
— Рыжий, — Матуха, как и ночью, похлопала его по щеке. — Проснись, Рыжий.
Глухо, как из-за стены, Гаор услышал, что его зовут.
— Аа? — откликнулся он протяжным вздохом. — Чего?
Два женских голоса засмеялись над ним.
— Просыпайся, Рыжий, поешь малость.
— Давай-ка, подсажу тебя.
Мышцы слабо отзывались на его усилия, но беспорядочных судорог уже не было. Он сел, ему сунули в руку приятно тёплую кружку, помогли донести её до рта.
— Пей.
Он послушно глотнул. Густая непонятного вкуса, но ему сейчас не этого, горячая, но не обжигающая жидкость заполнила рот и горячим, согревающим грудь, комком прокатилась по пищеводу. Он пил, переводя дыхание после каждого глотка. Жаль, глотков оказалось маловато.
— Спасибо, — выдохнул он, протягивая в пустоту кружку, — ещё.
— Нельзя тебе сейчас много, — ответил ему женский голос, — потом ещё попьёшь.
— Матуха? — уточнил он.
— Ну да, кто ж ещё. А сейчас ложись и спи.
— Да, — он откинул одеяло и попытался встать.
— А, ну давай, конечно, — его подхватили под мышки.
— Я сам, — попытался он запротестовать.
— Сам-сам, ты всё сам, — засмеялась Матуха.
Несмотря на его протесты, ему не то что помогли, а чуть ли не довели до уборной и там одного не оставили. Обратно он шёл уже уверенней, или это ему только так казалось.
Он хотел ещё попросить Матуху снять повязку и спросить, чего так тихо, куда все подевались, но заснул, едва успев лечь. Матуха сама укрыла его, подоткнув одеяло.
— Всё, Аюшка, спать иди.
— А ежли он опять биться начнёт? — спросила Аюшка, мужественно борясь с зевотой.
— Не начнёт, — улыбнулась Матуха, — он теперь спать будет.
— Я пригляжу, — важно сказал Махотка, упросивший, чтоб его при Рыжем сегодня дневальным оставили.
— А куда ж ты денешься? — засмеялась Маманя. — Давай только и остальную работу сполняй, а то я Старшего ждать не буду, сама накостыляю. Пол-то не метён, не мыт, давай, берись за работу.
— Возле его койки не пыли, — озабоченно сказала Матуха, — смачивай чаще.
— Знаю, — шмыгнул носом Махотка.
Ничего этого Гаор не слышал. Он спал. Время от времени его будили, давали ему что-то пить, потом пожевать, вроде это была каша-размазня, он ел и пил подносимое ко рту и снова засыпал. Потом до него смутно доносился шум множества голосов, вроде его даже трогали, и он невнятно заплетающимся языком отругивался, чтобы ему дали спать. Однажды с ним уже было такое, когда после многодневного утомительного бессмысленного боя наступила тишина, и они повалились на землю кто где стоял и заснули, и санитары трясли их и пинали, пытаясь разбудить и так отделить раненых и убитых. Ещё дважды его сводили в уборную, и в последний раз он уже почти шёл сам и даже пытался ладонью считать стояки. Но и это сквозь сон.
И проснулся опять от шума, в котором не сразу, но узнал шум вечерней спальни, и попытался приподняться на локтях, почему-то он лежал уже на животе, хотя не мог вспомнить, когда и зачем повернулся.
— Чего тебе? — спросил над ним озабоченный голос Ворона.
— Уже что, вечер? — спросил Гаор, с трудом ворочая языком.
— Правильно вечер. Ну, как ты?
— Нормально, — он медленно, уж очень плохо его слушалось тело, повернулся и попытался сесть.
Ему помогли.
— Очунелся? — спросил голос Старшего.
— Да, а как же…?
— Три дня тебе на поправку дали, — весело сказал Старший. — А потом в гараж выйдешь.
Вокруг радостно заржали.
— Так что, Рыжий, лежи не хочу!
Гаор попробовал улыбнуться.
— Належался вроде. Голова только тяжёлая. И глаза…
— Голова тяжёлая от таблетки, — сказал Ворон. — Не помнишь, как тебя снотворным поили?
— Помню, — не очень уверенно ответил Гаор. — А… зачем?
— Воевал громко, — усмехнулся Ворон.
— Понятно, — вздохнул Гаор.
Неужели кого-то отметелили за него? Хреново. И откуда снотворное взялось? Но думать об этом и тем более спрашивать было тяжело. Он почему-то от этого короткого разговора устал. И попросил.
— Глаза развяжите.
— Ворон, как?
— Может, и впрямь, а?
— Очунелся вроде…
— Попробуем, — озабоченно сказал Ворон. — Давай так. Ложись на живот, лицо с двух сторон руками заслони.
Несколько рук помогли Гаору выполнить указания Ворона и сняли повязку.
— Открой глаза, что видишь?
Зыбкий расплывающийся свет, нет что это? Серое, непонятное… А, понял!
— Подушку вижу.
— А теперь опусти ладони, подними голову. Ну?
Глаза слезились, болели, но он видел… Видел!
— Вижу! — вырвалось у него.
Ворон засмеялся.
