Первая неделя была самой счастливой. Возможность уединиться, которой я никогда не имела и которой наслаждалась теперь, красота природы, жизнь без особых проблем создавали ощущение покоя, незнакомое мне прежде. Отношения с Борисом складывались очень удачно: я специально начала занятия с арифметики, которую он знал лучше всего. Вопросы – проще некуда: равны ли шестью семь и семью шесть; что больше – одна четвертая или одна восьмая; сколько унций в фунте, четвертаков в долларе, никелей[3] в двадцати пяти центах? Он отвечал медленно, но всегда правильно, и после этого мы перешли к более сложным задачам. Первые несколько дней мы совсем не занимались английским и я задавала лишь самые легкие вопросы по истории и географии, поэтому, когда мы наконец принялись за чтение, он не боялся показаться глупым.
Я опасалась, что из-за своей неопытности не сумею помочь Борису с чтением: я ведь не знала, какие именно у него затруднения, потому что Хелен Штамм говорила лишь о его слабых способностях. Но как только мы начали читать, я поняла, что дело не в плохих способностях, а в неумении сосредоточиться. Когда Борису не надо было решать математическую задачу или напряженно о чем-то думать, его мысли словно отталкивались от лежавшего перед ним текста и разбегались в разные стороны.
Иногда, чтобы вернуть его к тексту, я спрашивала, о чем он прочел, и он без труда отвечал, просмотрев отрывок еще раз. Но часто он не мог ответить на вопрос, и я не принуждала его; мы пропускали отрывок и начинали говорить о чем-нибудь другом, и вдруг оказывалось, что он знает ответ.
Мои педагогические успехи с Борисом объяснялись даже не тем, что именно я делала, а тем, как я к нему относилась. Да я и не делала ничего особенного. Мы просто читали и разговаривали. Ему нравилось читать, если я находилась поблизости, особенно если удавалось найти два экземпляра одной книги и мы читали ее одновременно. Обычно мы сидели в разных концах дивана, подобрав под себя ноги, вполоборота друг к другу, и, окончив страницу, я не переворачивала ее, а ждала его, делая вид, что читаю. Иногда, укрывшись за книгой, тайком рассматривала его милое, серьезное лицо. Особенно, пока мы читали «Тома Сойера». Он ни разу не улыбнулся во время чтения, но часто смеялся, когда мы потом вспоминали разные эпизоды, и мне кажется, не только ради того, чтобы сделать мне приятное.
Стояла хорошая погода, и после завтрака мы обычно ходили купаться к причалу. Иногда встречали там Лотту, но чаще она болталась у причала Лойбов со своей подругой Ниной. Я познакомилась с Ниной (Ники – так обращались к ней подружки и кое-кто из взрослых) и ее родителями в первые же дни после приезда. Родители мне не понравились. У Мэнни Лойба была неприятная манера с невинным видом задавать каверзные вопросы, и не сразу можно было сообразить, что он просто-напросто лезет не в свое дело. Его жена, Пенни, была лет на десять моложе; она красила волосы в черный цвет и завязывала на затылке хвостик, думая, вероятно, что так она кажется лет на двадцать моложе. Их сын был немного старше Бориса. Приятный, общительный мальчик с массой друзей, который и Бориса иногда принимал в свою компанию. Я не могла понять, почему Лотта дружит с Ниной; она могла бы найти подружку и получше. Нина была несколькими месяцами младше Лотты, но из-за рыжих крашеных волос и вызывающего кокетства казалась совсем взрослой. Маленькая, аппетитная потаскушка, похожая на преждевременно созревший фрукт, который уже тронут гнилью. Именно Нина перезнакомилась со всеми воспитателями в лагере для мальчиков на противоположном берегу; именно с Ниной Лотта исчезала на целый день, не предупредив меня; нахальство Нины выбивало меня из колеи сильнее, чем холодная отчужденность Лотты или безапелляционная, властная манера ее матери.
Но я старалась не поддаваться эмоциям. В то лето я научилась многому из того, что входит в традиционный набор навыков для обеспеченных людей. В школе я играла в волейбол и баскетбол; теперь принялась осваивать теннис под руководством Бориса и его отца. И гольф – под руководством Хелен Штамм, которая иногда брала меня с собой в клуб. Мы с Мартином учились плавать в грязной луже в Брайтоне; теперь, на озере Квантог, чистом и спокойном, я поняла, какое удовольствие можно получать от воды, если ты богата. Я научилась кататься на водных лыжах, управлять катером и освоила азы парусного спорта. Приобрела множество полезных умений «для гостиной»: научилась прилично смешивать коктейли, неплохо играть в бридж, усвоила тон доброжелательной снисходительности в общении с миссис Банион. Начала курить. Хелен Штамм держала сигареты в кладовой, и к концу второй недели я не устояла перед искушением и взяла пачку. После этого я регулярно таскала у нее сигареты, но, хотя она не раз предлагала мне воспользоваться ее запасами, курение оставалось моим тайным пороком. Будь я способна осознать всю нелепость своего поведения, я не пряталась бы у себя в комнате, как восьмилетний мальчишка, который уединился, чтобы обследовать некую недавно обнаруженную и страшно занимающую его особенность своего организма.
И наконец, я ела. Больше, чем за всю свою жизнь до того и, пожалуй, после. До отвала наедалась за завтраком, обедом и ужином и перекусывала в промежутках. Поглощала фрукты и сыр из набитого едой холодильника, сухофрукты и орехи из огромной кладовой, печенье из больших керамических банок на кухне. Ела столько, что за лето прибавила в весе восемь фунтов, несмотря на то что много двигалась. Пришлось две недели голодать, чтобы влезть в свои старые платья.
Мартин приехал через неделю, в свой выходной. Жаловался на плохое питание и тяжелую работу, но выглядел прекрасно и признался, что играет в баскетбол, по нескольку часов в день купается и загорает, а заботливые дамы из отдыхающих тайком подкармливают его. Когда он явился, мы с Борисом заканчивали утренний урок. Мы переоделись и отправились купаться. Борис поначалу стеснялся Мартина, но пришел в полный восторг, когда тот, разбежавшись, нырнул и проплыл ярдов двадцать под водой.
Он попросил Мартина научить его нырять, и брат тут же этим занялся. Я наблюдала за ними и вдруг заметила, что Нина и Лотта, загоравшие на плоту, вытягивают шеи, чтобы посмотреть, кто это с нами. Скоро любопытство взяло верх: они подогнали плот к причалу Лойбов и через несколько минут появились сами. Вернее, появилась Нина, а Лотта держалась позади. Я представила им Мартина. Он вежливо поздоровался, но из воды не вышел.
Они крутились возле нас целый день и не давали поговорить. Меня забавляло и одновременно раздражало изменившееся отношение Нины ко мне. Нахальство сменилось дружелюбием, как только она убедилась, что вблизи Мартин выглядит не хуже, чем издалека. Вечером, когда она пригласила всех – и меня в том числе – покататься на катере, я почти поверила в ее искренность. Даже Лотта вела себя иначе; стала менее отчужденной, словно примирилась с моим существованием, обнаружив, что у меня есть красивый брат, который хорошо плавает, умеет нырять и не умирает от смущения, когда две шестнадцатилетние девицы из богатых семей строят ему глазки.
– Приезжай еще, – сказала я, провожая его после ужина. – Ты очень способствуешь росту моей популярности.
Но в следующий раз он приехал не один.
Был холодный дождливый четверг. Мы не стали включать отопление, а разожгли камин в гостиной и устроились с книгами на коврике перед ним. Мы лениво повторяли какие-то скучные темы, и я то и дело клевала носом, но было так тепло и уютно, что хотелось подольше продлить эти приятные минуты.
«Территориальные претензии Англии в Северной Америке основывались на… Известного капитана английского судна, который трижды безуспешно пытался основать колонии в Новом Свете, звали… Торговая компания, получившая от короля Якова разрешение основать колонию в Новом Свете, называлась…» Я заставляла себя терпеливо дожидаться ответа Бориса, прежде чем переходить к следующему вопросу. Наконец я начала клевать носом, но вряд ли он долго наслаждался этим зрелищем. Раздался звонок в дверь. Я, не открывая глаз, попросила его открыть и опять провалилась в сон.
– …будем жаловаться на вас, милочка, – разбудил меня строгий голос. До конца не проснувшись, я резко села. Возле меня стоял Дэвид и смеялся, рядом с ним – улыбающийся Мартин и незнакомая красивая девушка.
– Ты, кажется, нам не рада, – заметил Мартин.
– Вы меня напугали до полусмерти, – ответила я.
– Тогда скорее приходи в себя, – сказал он, сделав небрежный жест. – А то у Роды может сложиться неправильное впечатление о моих родственничках.
Тут я вспомнила о Борисе и с трудом встала, чтобы посмотреть, где он. Он стоял в дверном проеме, облокотившись о косяк, и смотрел на нас. Я протянула ему руку, и он, смущаясь, робко подошел.
– С моим братом ты уже знаком, – сказала я, взяв Бориса за руку. – Это наш друг, Дэвид Ландау, а это
