делали сальто и другие акробатические трюки. Все это происходило на расстоянии, но в пределах досягаемости современного стрелкового оружия, которым были вооружены солдаты британского экспедиционного корпуса.
Макси со своими бретерами находился ближе всех к этому шоу и был шокирован. Раздались два выстрела. Пули просвистели прямо над его головой. В ту же секунду ближайший к нему воин-акробат будто завис в воздухе, а потом рухнул на землю, как марионетка, у которой обрезали веревочки. Древний меч оказался под ним. Китаец лежал тихо и совершенно неподвижно. Взбешенный, Макси вскочил на ноги, чтобы выяснить, кто из подчиненных нарушил его приказ, и был потрясен, увидев, как тщедушный посланец королевы Поттингер подпрыгивает, словно мячик, и восторженно вопит:
— Подстрелил! Подстрелил, как куропатку!
Шепелявые крики этого представителя высшего общества, казалось, пилили плотный воздух.
А потом все пришло в движение. Войска под маньчжурскими знаменами ринулись вперед, и завязалась схватка. Но вооружение китайцев не выдерживало никакой критики. У многих воинов в руках были только ротанговые щиты с намалеванными на них головами демонов и диких зверей, которые, по мнению китайцев, должны были их защитить. На головах некоторых были шлемы из тигриных голов. Но ни одно из этих средств защиты не могло уберечь его владельца от пули, изготовленной в Манчестере или Лидсе. У китайцев не было ничего, что хотя бы отдаленно напоминало артиллерию, а их фитильные и кремневые мушкеты могли лишь посылать пули малого калибра на близкое расстояние. Когда двести лет назад Кромвель сверг с престола короля Карла I, у него было оружие получше. И хотя именно китайцы изобрели порох, они не сумели усовершенствовать его. Макси в порядке эксперимента дважды поджигал бочонки с китайским порохом. Ущерб от них был меньше, чем тот, который за пять минут могли нанести противнику двое его стрелков.
После успешного рейда Макси всегда отводил своих людей назад. Он испытывал вкус к хорошей драке, но не к бойне.
— Они будут сражаться так, как они это умеют, Макси, и ничего больше.
— Почему они не дерутся, чтобы защитить свои дома?
— А зачем им это? Захватчики приходили сюда и раньше. Сейчас ими правят монголы, но Китай остался таким же китайским, каким был всегда, и, я думаю, так будет и впредь. Проходит время, Поднебесная империя раздвигает ноги и принимает очередного захватчика внутрь себя.
Макси хотел продолжить разговор, но Ричард отвернулся.
«Пятнадцать лет! — вертелось у него в голове. — Пятнадцать лет — чтобы добраться сюда!»
За это время он заключил с китайцами больше сделок, чем любой другой иностранец. Он владел их наречиями лучше, чем любой другой некитаец, если не считать этих проклятых иезуитов, которые теперь стали в Поднебесной персона нон грата. Кроме того, они с Макси сумели «окучить» прибрежные районы задолго до всех своих конкурентов. Что, конечно же, не добавило им друзей из числа английских, шотландских и американских торговцев опием в Кантоне.
Когда Ричард впервые ступил на землю Шанхая, он сразу понял, что это ключ ко всему, ради чего он работал. Он пришел на поклон к облаченному в лиловые одеяния главному правительственному чиновнику, мандарину — циньчаню, — засвидетельствовал ему глубочайшее почтение и пригласил на борт своего судна. Чиновник отверг приглашение, но его явно заинтересовал заморский дьявол,[19] говоривший на Общем языке. Через этого мандарина Ричард познакомился с Чэнем, и — понеслось: проекты, планы… Следующие два года он посвятил изучению их сложного диалекта. Даже несмотря на его врожденную склонность к языкам, это оказалось непросто, но зато окупилось сторицей. Поэтому гавань у излучины реки оставалась в центре его планов. И вот, они — здесь.
— Расскажи мне еще про раздвигание ножек, братец. Мне так нравится, когда ты об этом говоришь, — сказал Макси, оскалив большие белые зубы.
— Китайцы устраивают спектакль, но они не думают, что должны защищаться от таких варваров, как мы. Мы выиграем сражение и получим то, что, по нашему мнению, нам нужно. Но в конечном итоге мы все равно заплатим их цену. Так было всегда.
— Да ты настоящий философ, братец!
«А ты относишься ко всему слишком несерьезно», — хотелось сказать Ричарду, но он промолчал.
Азарт брата понадобится ему, чтобы освободиться от мерзкого дома Врассунов и за китайской дымовой завесой торговать здесь, в Шанхае, на своих условиях. Потому что он не сомневался: как только отгремят сражения и откроют порт, эти безродные Врассуны окажутся тут как тут — со своими правилами, влиятельными политическими связями в Лондоне, с их проклятой монополией на прямую торговлю между Англией и Китаем и с имеющейся у них опорой на властные круги Индии.
Возможно, следом за ними двинется преступная когорта Кадури.[20] Обладая монополией на добычу и производство каучука в Сиаме, они не упустят возможности пробиться на новые рынки, а Китай, без сомнения, является новым рынком. Здесь все было не так, как в Кантоне, где на каждом углу к тебе тянулись жадные руки, требующие взятки. Нет. Теперь британский военный флот вел войну, в результате которой должны появиться новые порты, открытые для иностранцев. И эти порты, особенно Шанхай, распахнут перед ними путь во внутренние районы страны и на север Китая, в самое сердце Поднебесной империи.
«Терпение», — вздохнув, подумал Ричард.
Чтобы добраться сюда, ему потребовалось полтора десятилетия, и он сможет подождать еще несколько лет. Скоро он обретет точку опоры, и его мальчики-близнецы присоединятся к нему — там, у излучины реки.
Глава седьмая
БЕЛЫЕ ПТИЦЫ НА ВОДЕ
— Больно, папа.
— Не трогай, и быстрее заживет.
— Но ведь болит!
— Конечно, болит, — мягко проговорил Телохранитель и улыбнулся, глядя на нескладного сына.
Мальчик, если его оставляли одного, был готов часами возиться с птенцами бакланов. Он отказывался охотиться, без всякого желания ходил с отцом на рыбалку и выполнял нужные движения на занятиях по боевым искусствам лишь для того, чтобы поскорее вернуться к своим птицам. Телохранитель нередко заставал сына в птичнике, когда тот пел для птенцов. Если бы отец разрешил, он бы и спал вместе с ними. Кротость мальчика помогла ему завоевать сердца птиц и отцовское — тоже, несмотря на его показное ворчание.
— Ой! — вскрикнул мальчик, прикоснувшись к корке на руке.
— Оставь в покое. Пусть заживает.
— Но оно болит!
— И будет болеть до конца твоей жизни.
— До конца моей жизни?
Испуганное выражение на лице мальчика заставило Телохранителя громко рассмеяться.
— Пойдем, — сказал он и протянул сыну левую руку.
Кобра, стоявшая на хвосте на тыльной стороне его ладони, в лучах поднимающегося солнца выглядела даже более воинственно, чем обычно.
Сын Телохранителя осторожно направился к корме качавшейся на волнах лодки, где сидел его отец, крепко ухватив второй рукой клинообразную деревянную планку, служившую одновременно веслом и рулем. Мальчик знал: до тех пор, пока их птицы находятся под водой и ловят рыбу, просить у отца порулить лодкой бесполезно.
