Вечером, когда принц подошел приветствовать приемного отца, Ашинатогл вдруг велел ему самому приказать советнику Кутранглоту заниматься с ним вечером. Когда Тлирангогашт приказал, Ашинатогл расхохотался:
— Ты заставлял всех повторять твои Древние фразы на агашском, а затем сам повторял их. Но ведь они делали это по твоему приказанию, а ты должен повелевать. Вот и услышал я сегодня, что воины говорят: 'Новый наследник в битве лев, мудростью слон, с женщинами бык, выносливостью железный голем, в Древнем Языке как Митрополит, а вот в нашем языке пытается разобраться, но не может.' А я не понимал, в чем дело. В молитвах ведь все мы обращаемся с мольбой к Высшим, и со мной ты говорил так, как полагается, потому что научился из молитв.
Принц остолбенел. Ни в одном из известных ему языков не было такого, чтобы произнесенное по своей и по чужой воле различалось. После этой выволочки царь сам повелел советнику заниматься с принцем. И структура предложения была другой, и слова почти все оказались не те.
Но выволочка не кончилась.
— Сегодня ты, сын мой, допустил первую большую ошибку. Расскажи, чем провинился Чанильтосинд.
— Он попытался силой взять свободную женщину.
— Все верно. Он нарушил твой прямой запрет. Да даже если запрет был бы в намеке, это все равно было бы непростительно. Но ты принял самое худшее решение. Ты опозорил его и оставил жить. Теперь он твой враг навсегда, а мне придется завтра решать эту проблему. Надо было или снести ему голову на месте, тогда это была бы почетная смерть. Или же отхлестать его как следует плетью и простить. Это тоже было бы правильно: он нарушил прямой запрет, и высший собственноручно утолил на нем свой гнев, смыв с него вину.
Принц внутри себя схватился за голову: все здесь наоборот! Старк мог бы попросить прощения на следующий день (в тот же было неприлично, надо сначала остыть самому и дать остыть высшему). Его бы простили, или же предложили бы ему по собственной доброй воле принять несколько плетей. А казнить без суда можно лишь в военной обстановке, и лишь в крайних случаях. И избивать самому можно только раба или в крайнем случае слугу. Избиение — это позор, извинение — честь. А тут все наоборот.
— А почему бы ему не попросить прощения? — робко сказал принц.
— Мозги у вас, северян, наизнанку! Это бы окончательно опозорило его. Иди занимайся с советником, — завершил царь агашской фразой.
В этот вечер принц узнал еще много интересного. Вышестоящий, обладающий властью, в Агаше имел право наказать или казнить человека по собственной воле, но не отнять его имущество. Нужно было только объяснить свой поступок, желательно до того, а если было невозможно, то затем почтенным людям. А вот имущество можно было забрать лишь по приговору суда. И такие приговоры выносились неохотно, полной конфискации имущества в Агаше практически не знали.
Далее, если высший убивал или избивал собственноручно, это считалось почетным решением, а если доверял это воинам или палачу, то позором. Ну здесь агашцы со старками очень далеко разошлись: принять плети для гражданина считалось возможным лишь по собственной воле наказуемого, которому предоставлен свободный выбор. А убить гражданина без суда можно было лишь на поединке или во время войны. Даже раба и того можно было без суда, выговорив вину, пороть, но не убивать. Впрочем, все агашцы называли себя 'рабами царя', а не гражданами.
В языке агашцев, оказывается, различалось два залога предложения: когда говорящий утверждает, или, скорее, повелевает, и когда он говорит, передавая чужую волю. Поэтому специального повелительного наклонения не было. Воля высшего сама по себе была повелением. В военной практике и в разговоре с другими народностями пользовались лишь этими двумя залогами, внутри же агашского общества надо было говорить совсем по-разному в зависимости от того, обращался ты к высшему, равному или низшему, к родному или к чужому, к мужчине или к женщине (и наоборот: женский способ выражения был совершенно другим, чем мужской). У принца стала просто разламываться голова, и он, когда его наконец-то отпустил этот седой клещ, бросился в объятия служанки. А та не только обняла его. но и помассировала голову, выпустив из нее излишнее напряжение.
Но, в общем-то, любая старкская женщина высокой квалификации обладала подобными же умениями.
Утром принц вышел к царю, поклонился ему, и, когда царь повелел ему говорить, сказал по- агашски:
— Ты, отец, проиграл. Эта женщина как старкские рабыни, которых специально обучали удовлетворять господ. Она намного хуже свободных женщин старков. Единственное ее преимущество как у этих рабынь: она всегда доступна и всегда готова
— Ты, сын, не побоялся мне сказать правду. Я вечером очаровал Астарссу и убедился, что свободная женщина лучше.
Опозоренный решением Тлирангогашта Чанильтосинд быстро собрался, понимая, что после такого ему не жить, и смерть будет не почетной: от руки разгневанного принца — а позорной: от руки наемного убийцы или низкого воина. На закате он выехал из лагеря, сказав, что его послали со срочным поручением в Аникар. А внутри себя он решил, что ехать к тораканам или в Ссарацастр бесполезно: только делить с ними позор поражения. Нужно добраться до княжества Ликин, которое северо-восточнее Аникара и Логима, а там видно будет. Ликинцы все время враждуют с Агашом и с южными соседями, так что там можно надеяться получить хотя бы временное убежище.
На третий день князья тщетно пытались возразить против решений, которые выработали два царя, и добились некоторых уступок в словах, но не в сути.
Кутиосса пыталась было нырнуть в постель к царю Агаша, но тот был под очарованием Астарссы, и пришлось удовольствоваться вторым князем. Ее сестра, видимо, решив не отставать. тоже юркнула в постель к княжичу. Словом, поведение лангиштских княжен становилось скандальным. А разводиться было политически неверно: ведь брак был династическим.
А на четвертый день был подписан союзный договор.
В итоге в союзе оказалось два равноправных хозяина. Оборонять друг друга должны были все члены союза, а вот наступательная война считалась делом всего союза, лишь если это утверждали два царя. Более того, правило о посредничестве царей практически лишало князей права объявлять войну без согласия обоих царей, и, во всяком случае, против воли хотя бы одного из них. А вот каждый из царей имел на это право. Названные братья заявили, что они друг другу полностью доверяют и не желают стеснять быстроты решений друг друга.
Скрипя зубами, князья подписали союз и принесли клятву верности.
В тот же день примчался вестовой корабль с лиговайского берега. Дозорные сообщили о том, что наступают тораканы, к которым подключились еще добровольцы из других кочевых племен. И одновременно пришли сведения о том, что с грехом пополам собранные ссарацастрские войска тоже двинулись на Лиговайю, не желая терять благоприятного момента. Ашинатогл и оба князя закричали от радости, желая как следует повоевать вместе с новыми союзниками. Атар твердо заявил, что, поскольку нападение идет на него, командовать должен он. После чего выдал заранее обдуманный план боевых действий. Старки отобьются от тораканов сами, а вот высадиться в тылу у ссарацастрцев и как следует их пощипать — прекрасная цель для союзников. И агашский флот совместно со старкским начал сборы в поход к берегам Ссарацастра. Сам Атар срочно отправился отражать нападение тораканов. У союзников было прекрасное настроение: они не сомневались в легкой победе, а о потерях не задумывались. Царь Атар, напротив, напряженно размышлял о том, как разгромить степняков с наибольшим ущербом для них и с наименьшими потерями для себя. В успехе он теперь тоже не сомневался, но ведь победа бывает разная.
Ашинатогл на следующий день демонстративно разрешил принцу, который на его глазах раздал приказания войскам, а затем сообщил эти приказания царю (ох и тяжелое было это упражнение в агашском) больше не падать перед ним ниц, если он сам не повелит в знак недовольства. Принц получил первый опыт агашского правосудия: увидев пьяного сотника, пристающего к старкской женщине (они все
