предложение:
— Брат Крин, ты зря су-нул нос свой в де-ла, те-бе вред-ны-е. Не-мед-лен-но пе-ре-дай это пись-мо нас-то-я-те-лю.
Только сейчас привратник понял, какую глупость он совершал, и напустился на Урса:
— А ты чего молчал? Сразу сказал бы, что у тебя важное письмо настоятелю!
Все вокруг расхохотались, поскольку уже слышали, что Урс немой. Сообразив, что он еще раз сморозил, брат Крин провел Урса в сторожку, налил ему чаю с пирогом, а сам отправился относить письмо. Вернувшись, он сказал Урсу:
— Отец игумен будет тебя ждать вечером, после предзакатной службы. До этого он велел тебя устроить в сторожке и накормить как следует.
Урс решил до самой встречи с настоятелем считать, что он в пути, и просто поклонился в ответ. Привратник выставил ему бутыль вина, но Урс пить вино не стал. А вот постной еды он поел с удовольствием.
Вечером Урс вошел к настоятелю. Тот велел всем выйти. Урс низко склонился и сказал:
— Отец игумен, я недостоин даже глядеть на тебя. Я страшный грешник.
— Так это ты знаменитый разбойник Ревнивый Бык? Правая рука самого Ворона?
— Да. Я был им.
— И, значит, это Желтые комедию разыграли, сделав вид, что все главные убиты? И кто же за тебя умер?
— Не знаю я, кого за меня приняли. Только это была не комедия, а предательство.
— Ты по своей воле их покинул или тебя Ворон послал, чтобы ты выжил и дальше отравлял души крестьян?
— Ушел я по своей воле. Но он сказал мне вслед, чтобы я уходил и продолжал нести в душе Желтое пламя.
— Ну и ты по-прежнему его несешь в душе?
Урс колебался между тремя ответами. Ни один из них не казался ему правдивым. И, наконец, он решительно вымолвил:
— Я стремлюсь избавиться от этого пламени. Но когда я смотрю на насилия королевской армии, на твоего, отец настоятель, спесивого и жирного привратника и на многое другое, я понимаю, почему появились и всегда будут Желтые.
— Ты ответил правду. А вот где деньги, которые ты должен внести в монастырь?
— По дороге на нас напали разбойники. Я был настолько бедно одет и изможден, что они даже не подумали пытать меня насчет спрятанных денег. Поэтому я единственный сохранил их, и не могло сердце мое устоять. Глядя на избитых и догола обобранных этими зверями паломников, крестьян и торговцев, я отдал все деньги им. Они на них купили одежду и вьючных животных.
— Ты поступил правильно, сын мой Урс. Но ведь ты сам был разбойником и делал так же, как напавшие?
— Я был Желтым. Мы никогда не грабили бедняков и паломников. И награбленное мы раздавали бедным.
— Глубоко в тебе сидит эта зараза! Но, впрочем, такое давно известно Великим Монастырям. А стремление покаяться в тебе искреннее, я вижу. Готов ли ты принять самое суровое покаяние?
Урс еще полминуты колебался и решил ответить прямо:
— Если мне назначат пожизненное молчание в одиночной келье, я предпочел бы, чтобы мне велели сдаться властям, несмотря на ожидающую меня жестокую казнь. А остальное я готов принять.
У настоятеля появились признаки удивления на лице, несмотря на его высокую духовную тренировку и самодисциплину.
— Даже короли в таких случаях смиренно говорят: 'Готов'. А ты осмелился сказать правду. Ну что ж, это смягчило твою участь. Тебе предстоит год жестокого покаяния в подземной келье. Свет тебе будут доставлять лишь на время молитв. Еду будешь получать раз в два дня. В темноте я тебе молиться запрещаю, чтобы молитвы твои Кришна не перехватил. Просто кайся в своих грехах и бей земные поклоны. Говорить разрешается только в ответ на вопросы и во время молитв.
Урс, не говоря ни слова, потому что вопросов не было, упал и поцеловал туфлю настоятеля. Тот даже улыбнулся, поскольку такая честь полагалась лишь настоятелям Великих Монастырей и Патриархам. Но порыв был искренним. Он благословил Урса. А затем его переодели в рясу послушника и отвели по скользким ступеням в подземную келью. Постелью ему служила солома. В углу была дыра, из которой воняло. Келья была сыроватая. Но ряса послушника была теплая, и соломы было много: уморить его все- таки, судя по всему, не собирались. В первый день ему приносили только светильник на время молитв, на второй день кувшин подкисленной воды, а дальше через день стали приносить плошку риса либо лепешку хлеба с овощами.
У короля на душе было смутно. Разгрома Клингор не добился, но победил очень уверенно. Если бы не отступили вовремя, паника из-за захвата лагеря наверняка обратила бы армию в беспорядочное бегство. 'Так что очень хорошо, что командование я вовремя отдал генералу, и пусть и в дальнейшем битвы ведут профессионалы, а я буду лишь следить за общим ходом сражения и набирать престиж.' — подумал король. Но он принял рискованное политическое решение. Линьинских знамен и значков в армии принца не было. И король решил, потерпев тактическое поражение, попытаться одержать дипломатическую победу, окончательно подорвав доверие союзников друг к другу.
На мосту на границе территории Линьи виднелся свежий указатель с красиво выполненной надписью: 'Свободный имперский город-республика Линья' и внизу мелкими знаками, так, чтобы можно было в любой момент закрасить: 'Королевства Старквайи'. Около знака стояла маленькая группа воинов во главе с легатом. Легат выехал вперед и пожелал говорить с королем. Король решил, что ему это невместно, и послал генерала, а сам был поодаль. Легат, явно волнуясь и ожидая худшего, произнес:
— Консул, Сенат и Народ Линьи дают королевской армии право свободного прохода через земли вольного города. Право ограничено нынешним походом. Гражданам Линьи разрешено продавать вашей армии необходимые продукты и товары.
Легат боялся, что за такую наглость его обстреляют, а то и просто захватят в плен. Но король велел своему глашатаю объявить войску (правда, лично легата он оставил без ответа):
— Поскольку Линья не участвовала в нынешней битве, приказываю во время прохода через ее земли не причинять никакого вреда людям и имуществу, а за все взятое платить не скупясь. Нарушители приказа должны быть казнены на месте.
Легат радостно помчался в город передать весть, что король de facto признал автономию, а то и независимость, Линьи. Король же улыбнулся про себя: дипломатический раунд был выигран. И он решил довершить этот раунд еще одной рискованной операцией.
Король с двумя охранниками и повозкой подъехал к воротам Линьи за несколько минут до закрытия.
— Кто идет? — спросил стражник, хотя было и так видно, кто идет.
— Имперский высокородный гражданин Красгор Энгуэу. Прибыл в город для решения вопросов с вашими банкирами и для закупок.
Забегали охранники, через некоторое время вышел начальник и дал ответ:
— Заходи, но ворота скоро закрываются, так что тебе, почтенный гражданин, придется переночевать в городе.
Король сразу же направился к банкирам, договорился о том, что ему выдают сорок тысяч полновесных имперских золотых в обмен на приказ, составленный по всей форме и заверенный личной королевской печатью: 'Я, король Старквайи Красгор, сим повелеваю. Казне немедленно и без всяких условий выдать предъявителю сего пятьдесят тысяч золотых'. Один из банкиров, не дожидаясь утра, помчался в Зоор за деньгами. Он должен был вернуться дня через три — четыре. От встречи с принцем-консулом и Сенатом король уклонился, а те не стали проявлять настойчивость. Переночевав у гетеры, король утром закупил для себя немного изысканных продуктов и отправился к своей армии, с волнением его ожидавшей на бивуаке. Около лагеря уже создался стихийный рынок. Привезенные деньги оживили торговлю еще больше. Весь
