И обнимали, и били, и жгли.
Но не друзья за спиною остались,
И не враги.
Душу ветру ты открой,
Убери препоны,
Может, ветер сдует соль
С раны раскаленной.
В жизни, быть может, с тобой и считались,
Были победы, и слава, и ложь.
Но вот дела или мразь там остались —
Не разберешь!
Душу ветру ты открой,
Убери препоны,
Может, ветер сдует соль
С раны раскаленной.
Это — свобода! И чувства смешались.
Радость и счастье, как будто из снов,
Но лишь мгновенья полета остались
До валунов.
Вот и над твоей спиной
Закружат вороны.
Значит, бриз подсыпал соль
К ране раскаленной.
Если бы Тор и Толтисса не были так заняты впечатлениями от случившегося с ними, они бы поняли, что происходит нечто неладное. Но все опомнились лишь в тот момент, когда Эстайор с последним тактом мелодии бросил вниз свою лютню и сам бросился со скалы.
Когда к нему сбежали вниз, он был еще жив. Но позвоночник был сломан, и он должен был теперь угаснуть на глазах у всех. Толтисса положила его голову на колени. Изо рта текла струйка крови. Эстайор улыбнулся и сказал:
— Какое счастье умирать у тебя на коленях, любимая! Но сожги это платье: я заразился дурной болезнью. Поэтому я и решил уйти. Счастья тебе и всем вам! Закончилась моя бестолковая жизнь.
— Прощай, мой певец! — проговорила Толтисса. — Я буду молиться за лучшую участь для твоей души.
— Только не уходи! Я хочу отойти в мир душ с твоих коленей! — попросил Клин. И еще полтора часа сидела Толтисса, держа на коленях голову Эстайора, пока прибывший врач не осуществил эвтаназию.
— Вновь вокруг меня кровь и ужас! — тихо, но слышно для всех, сказал Тор, благословляя умершего. — Пусть простится Клину его тяжкий грех. Он любил, страдал, он ошибался и запутывался, но в нем не было серого равнодушия и черного злодушия.
— Иди с миром, светлая запутавшаяся душа! — просто сказала Толтисса. — И в другой ипостаси своей желаю тебе выдержать все испытания и достигнуть того, чего ты достоин.
Напомним, что у жителей Родины есть оригинальное общее представление о пути душ. Обе главных религии считают, что Бог в благости своей должен любой душе дать возможность раскрыть все свои способности и проявить себя в любых обстоятельствах. Поэтому душа рождается многократно: и в теле младенца, которому суждено еще в младенчестве принять ужасную смерть, и в теле нищего и отверженного, и в теле богатого и благополучного, и даже в теле царя, если эта душа этого достойна. Представление о переселении душ считается терпимым, поскольку его намного легче понять, чем множественность воплощений. Но, вообще говоря, считается, что за деяния, совершенные в данном воплощении, душа несет вечную ответственность вплоть до конца всех времен, и лишь после этого будет Страшный Суд, на котором будет подведен общий итог деяний всех воплощений души во всех мирах. Воплощения могут быть в разных временах, так что вообще нельзя говорить о том, что одно из них идет после другого.
Ночью Мастер и Толтисса вновь заговорили о поэте и его трагической судьбе.
— По-моему, ты не все ему сказала днем. И не совсем правду, — задумчиво проговорил Мастер.
— Да. Я думала, что то, что я говорю, это ложь во спасение. Надо было сказать ему сразу все четко и ясно. Он был сильной личностью, и правду бы он выдержал. А полуложь свела его в могилу.
— А в чем же правда?
— Мы с ним могли бы подняться до двойной тантры, но у него не хватило сил, скорее всего, физических. Он был настолько истощен, что и из обычной я его еле-еле вытащила. Естественно, у него возникло ощущение роковой незавершенности. А завершить он после случившейся обычной тантры тем более не смог бы. Так что надо было ему четко сказать, чтобы воспоминаниями о лучшей ночи своей жизни он вдохновлялся в поэзии, но даже не пытался повторить. В лучшем случае такая попытка убила бы его прямо на ложе любви.
— А худший случай можешь мне не говорить…
— Да, ты и сам понимаешь.
— И вот еще. В рассказах, что ходят в народе, гетеры поднимают до тантры отшельников, а в легендах о двойной тантре отшельников почти никогда нет. Да заодно ведь ни я, ни Эстайор отшельниками не были. Я чего-то не понимаю.
— Милый мой Мастер! Дело тут не в отшельничестве! В творчестве, в творении художник либо Мастер вплотную приближается к Высшей Душе Мира или Высшему Разуму, что одно и то же. Если он сумел прорваться сам, это просто вспышка гения. А наше, гетер, дело — помочь ему прорваться. Ведь у тебя теперь все время какая-то затаенная мысль, наверняка в момент возвращения из тантры у тебя было прозрение?
— Это так.
— А отшельники слишком часто чересчур сосредоточены на своей душе. Они в каком-то смысле немного эгоистичны и высокомерны, заботясь лишь о своем спасении. Беспокоиться об одном попоще, достаточно быть искренним и отдаваться всей душой аскезе, и они часто подходят вплотную к самому тяжелому, последнему кругу защиты Мирой Души. Вот поэтому их удается поднять чаще и легче. Но оттуда они зато ничего не выносят, кроме неясных мистических ощущений. Вот почему вас, творцов, тантра поднимает абсолютно, а их даже порою опускает. И не зря ходят легенды о небесных гетерах, соблазняющих самых могущественных отшельников, чтобы их эгоистическая духовная сила не стала разрушительной. Но эти небесные девы на самом деле живут на грешной земле…
— Но почему же тогда так редко поднимаются Мастера?
— У Мастеров, художников, богатырей и полководцев другая опасность. Они могут оказаться слишком замараны в мирской суете, и это их отрезает от Мирового Духа.
— Замараны?
— Да ты это уже сам почувствовал по столице, как она марает. Ну, впрочем, можно сказать и мягче: запутаны в паутине суеты.
— Удивительно! Ты, оказывается, не запуталась в этой паутине!
— Как это тяжело! — со вздохом сказала Толтисса. — Все время старалась не запутаться, даже если ради этого приходилось вести себя цинично и жестоко.
— Но тогда и ты должна была вынести что-то незаурядное из тантры?
— А что может вынести женщина? — вдруг цинично сказала гетера. — Конечно же, дочь-красавицу или сына-богатыря!
Но Тор почувствовал, что Толтисса чего-то не договорила и договаривать не желает.
На следующий день утром печальный кортеж вернулся в столицу. Мастера встречала Ангтун,
