— Из… тебя… обман… стал… выходить.
Урс нежно сказал:
— А вот теперь я твое желание исполню. Молись за меня.
Потерянная любимая.
Среди толпы людей тебя лишь замечаю,
Улыбкою твоей я в один миг пленен,
Прости меня, любовь, я имени не знаю,
А если б даже знал, что было бы мне в нем?
Еще раз глянь в глаза, любовь моя нежданная,
Теперь и навсегда ты самая желанная,
Не думал, не гадал, что можно так попасться:
Не мыслю без тебя я хоть на миг остаться.
На празднике теперь один совсем в толпе я,
Смотрю лишь на тебя, и вижу лишь одну.
Приблизиться к тебе я, жалкий трус, не смею,
А от красы твоей теперь уж не очнусь.
Еще раз глянь в глаза, любовь моя нежданная,
Теперь и навсегда ты самая желанная,
Не думал, не гадал, что можно так попасться:
Не мыслю без тебя я хоть на миг остаться.
И вдруг исчезла ты, внезапно, как явилась,
На миг глаза отвел… Ты где, моя звезда?
И вечной грусти дар Судьбой мне дан, как милость,
Тебя я не нашел, но память навсегда.
Всегда в моих глазах, любовь моя нежданная,
Осталась вечно в снах ты, самая желанная,
Не думал, не гадал, что можно так попасться:
Тебя навек терять, с тобой навек остаться.
Девушка улыбнулась из последних сил, закрыла глаза, и Урс даровал ей легкую смерть по ее просьбе.
Только теперь он заметил, что рядом с ним стоят Ворон, Неясыть и еще несколько главарей восставших. Некоторые из них пытались посмеяться над Быком, но Ворон тяжело вздохнул и назначил его комендантом города:
— Ты лишних жестокостей не допустишь.
А Урса такое признание его способностей и заслуг совсем не радовало…
Уничтожить город оказалось не таким уж простым делом. Дома были в основном каменными и построены весьма основательно. Урсу приходилось туго. Но еще два события вновь заставили его поверить в Желтое дело.
Один из художников смотрел какими-то остекленевшими глазами. Приглядевшись к нему, Ворон подозвал Неясытя и оба они произнесли:
— Дурь!
В этом мире наркотики были объявлены абсолютно вне закона и Монастырями, и Единобожниками, поскольку они необратимо разрушают душу. Но Проклятые относились к ним терпимо (а поскольку все старались не вмешиваться в дела Проклятых Ненасильников, они бытовали в их поселениях и кварталах). Через Древних дурь порою попадала в среду знати и богемы. В таком случае безжалостно уничтожались все причастные к ее потреблению, хранению и продаже.
Сейчас художник мог надеяться лишь на пытки. Даже сквозь дурь он понял, что с ним теперь будут делать и, заскулив, пообещал в обмен на помилование выдать всех, кто причастен. Когда он назвал шестого из художников и художниц, четвертую аристократку и третью из гетер, лицо Неясытя скривилось, и он сказал довольно громко:
— Всех под корень! Знал, что гнилой город, но не знал, что настолько! И чую, еще что-то здесь найдем!
Всех художников и аристократов рассадили на колья, чуть позже то же сделали с их женщинами и с гетерами. Их слуг и рабов, на которых они указали, водрузили туда же, а доносчиков оглушили, чтобы смягчить им пару часов мучений. После этого насадили на кол и отошедшего от наркотического опьянения художника, объявив ему, что его приговор, как и обещано, смягчен: он заслуживал распятия, а заодно его оглушат сначала.
А тем временем в трех мастерских города нашли другие страшные вещи: порох, заготовки для пушек и компоненты греческого огня в большом количестве. Огнестрельное оружие было строжайше запрещено, и вообще, взрывы не допускались даже в 'мирных' целях. На колья отправились мастера этих мастерских, их семьи и их подмастерья.
Урсу было жутко: впервые восставшие совершали такие страшные казни. Раньше лишь порою толпа расправлялась с кем-то из особенно ненавистных чиновников или стражников, а восставшие были почти ни при чем. Но, призадумавшись, он решил, что и здесь все правильно: заразу нужно сразу выжигать каленым железом. Ум ему вроде бы говорил это, а перед глазами все равно стояла погибшая девушка…
Порох и греческий огонь решили использовать для окончательного разрушения проклятого города. Уголовных типов, стражников, дворян, купцов, членов двух провинившихся цехов: оружейников и алхимиков — вместе с членами их семей заковали в цепи и объявили, что они навечно стали позорными рабами. Детей их разрешили брать крестьянам из соседних деревень и оставшимся горожанам, а неусыновленные должны были разделить участь родителей.
Остальным сказали, что после того, как они помогут снести город с лица земли, они вольны уходить в любую из освобожденных деревень.
Третий день шло разрушение города, когда в окрестностях его показались всадники принца Клингора. Стало ясно, что бежать бессмысленно, остается единственный шанс на спасение: отстоять развалины города. Восставшие первым делом раздали оружие тем из свободных, кто выразил желание защищать город, и одновременно загнали в еще не разрушенную цитадель всех остальных. Клингор мешкать не стал, и вечером того же дня пошел на приступ. Никто из восставших не предвидел такого, поскольку уже темнело, и началась вторая бойня.
Неясыть отвел Ворона и Урса в сторону и торжественно нацепил чароитовую застежку на косу.
— Тайный Имам! — шепотом воскликнули оба атамана.
— Да. Я должен погибнуть как тайный имам. Это приказ настоящего Тайного Имама. Из искры еще не могло разгореться пламя, и нам необходимо создать у врагов впечатление, что мы разгромлены полностью. А вы, соответственно, временно возводитесь в высшие ранги и разделите эту честь со мной, вашим нынешним Тайным Имамом. — 'подтвердил' Неясыть, отдавая Ворону яшмовую застежку, а Урсу золотую.
'Ну так умри же по своему собственному желанию, предатель!' — подумал Урс и снес 'тайному имаму' голову. Как ни странно, Ворон кивнул и сказал:
— Приказываю тебе: беги и прячься! Ты можешь возродить настоящих Желтых! А я должен погибнуть за то, что дал завлечь всех нас в ловушку. — И Ворон Кор Лакиран нацепил на себя яшмовую застежку, а
