— А откуда это берется? — сейчас же спросил Малыш. — Что это такое — сон?
— Небывалые комбинации бывалых впечатлений, — со смешком сказал Тендер.
И он прочел коротенькую лекцию о том, что такое сны, откуда они берутся, зачем они нужны и что было бы с человеком, если бы их не было.
— Вот это интересно, — шепотом сказал Малыш (наверное, он опять висел где-нибудь под потолком от восторга). — Это открытие. Но это не большое открытие. Это еще не все про сны. Я так и не понял, почему я вижу во сне то, чего я никогда раньше не видел.
— Например?
Пауза.
— Живое, — сказал Малыш медленно. — Много разного живого. Настоящее живое. Много разных цветов и оттенков. Много разных движений. Земля. Кусты — огромные и разные, очень зеленые, очень красные, очень синие. Это я все понимаю. Но вот кусты раздвигаются, и движется живое, большое, все волосатое, не только здесь, а везде, по всему телу. Очень злое, очень опасное, как обвал в горах. И когда я убегаю, оно бежит за мной… Интересно, — сказал он другим голосом. — Что бы оно стало делать, если бы я умел оставлять изображения? Когда я видел этот сон, я еще не умел. Теперь я умею, но во сне вижу совсем другое.
— А ты давно научился оставлять изображения?
— Нет. Как только пришли вы.
— Ты сам научился?
— Нет, конечно, нет. Сам я умею только делать открытия. Но ты не сказал мне, что означает такой сон?
— Не знаю, — сказал Тендер. — Вероятно, я не совсем хорошо понял тебя… Ты уверен, что никогда раньше не видел это опасное живое?
Малыш помолчал.
— Пожалуй, я не уверен, — признался он. — Когда я говорю о снах, я вообще ни в чем не уверен.
— Может быть, ты видел это живое по видеофону?
— Да, может быть. — Малыш помолчал. — Я вот сейчас вспоминаю. Есть одна вещь, которую я, может быть, когда-нибудь видел, но которую я наверняка никогда не делал. Понимаешь, что я хочу сказать? Видел, как делают другие, но сам не делал, потому что это плохо. Это нельзя. Это неприятно. А было так. Я сидел около еды, брал ее руками и клал в рот. Как ты утром, помнишь? И мне не было противно, не было страшно, мне было вкусно, как будто я ел так, как надо. Но ведь так я никогда не ем. Я не могу так. У меня бы не получилось.
— А как ты ешь?
— Очень просто. Я делаю вот так. — Пауза. — И еда льется мне в рот, и я глотаю.
— А где ты это делаешь?
— Где угодно, когда захочу.
— Здесь ты можешь?
— Здесь — нет. Здесь нет еды. Ну давай теперь хватит. У меня очень устал язык. Или давай поговорим лицом.
— Давай, — сказал Тендер. — Расскажи мне что-нибудь. Только скажи сначала, о чем будешь рассказывать. Расскажи о нас — так, как ты будешь рассказывать ему.
Наступила тишина. Дик с досадой стукнул кулаком по пульту.
— Ну-ну, — сказал я, — Тендер совершенно прав. Может быть, удастся расшифровать.
Голос Тендера произнес:
— Все? А теперь расскажи то же самое словами.
— Я сказал тебе: я ничего не буду ему рассказывать, это глупо — рассказывать ему о вас.
— Хорошо. Тогда перескажи лицом то, что я тебе рассказывал о снах.
Снова наступило молчание. Потом Тендер сказал:
— Все? Очень хорошо. А теперь…
— Скучно, — объявил Малыш. — Я не люблю, когда одно и то же. Теперь лучше ты расскажи мне что-нибудь. Расскажи, почему, когда бросаешь камень, он летит так… а когда бросаешь лист с куста, он летит вот так… Ты можешь рассказать?
— Могу, — сказал Тендер и начал рассказывать. Слушать его было интересно. Все-таки откуда у этих ксенопсихологов берутся такие простые и ясные слова? Можно себе представить, что там сейчас выделывал Малыш!..
— Достаточно, — произнес Малыш, — Я так и думал. А теперь расскажи, как все образовалось: горы, океан, небо… Можешь?
— Могу, — сказал Тендер. — Но это очень-очень долгий разговор. И для тебя это лучше показать, чем рассказывать… интереснее. По видеофону.
— Покажи, — потребовал Малыш.
— Сейчас не могу. Нужно особое средство, которого здесь нет. Я попрошу, и нам пришлют.
— Кого ты попросишь?
— Своих друзей. Они там…
— Высоко?
— Далеко.
— Но раз далеко, значит, долго, — возразил Малыш.
— Нет, не обязательно, — сказал Тендер. — Мы умеем быстро, даже если далеко.
— Он тоже умеет быстро, даже если далеко, — ревниво сказал Малыш. — А я вот не умею. Я должен бегать… Ну, хорошо… Тогда скажи мне про меня. Почему мне все интересно? Все, что снаружи? Почему у меня все время появляются вопросы? Откуда они берутся? Ведь мне от них нехорошо. Они меня мучают, если я не знаю, как ответить. Раньше я думал: вопросы приходят изнутри, потому что раньше у меня были вопросы, на которые я умел ответить, а когда ответишь на вопрос, становится очень хорошо. Как будто вкусно поел или прыгнул сегодня выше, чем вчера. Но потом стало плохо. Вопросов много, десять вопросов в день, двадцать вопросов в день, а ответов мало или совсем нет, или еще хуже — старые ответы, которые радовали, отказываются негодными, это очень больно… Но ведь все, что идет изнутри, идет, чтобы сделать мне хорошо. Значит, опросы идут снаружи? Правильно? Но тогда где они лежат, где они висят, где их точка? Очень мучительный вопрос.
Пауза.
— Я мог бы уже сейчас ответить на этот твой вопрос, — медленно произнес Тендер. — Но я боюсь ошибиться и ответить неправильно или неточно. Но я уверен: если я узнаю о тебе больше, много больше, я когда-нибудь отвечу тебе без ошибки.
Наступило долгое молчание. Потом Малыш сказал сдавленным голосом:
— Я очень, очень хочу, чтобы вы ушли. Вы должны уйти. Если вы не уйдете, я уйду. Совсем.
Мы услышали шорох, стремительный шелест, и голос Тендера проговорил:
— Та-ак. Ну, ничего. Далеко не уйдешь, вернешься.
Но ни вечером, ни ночью Малыш около корабля больше не появлялся.
За завтраком в кают-компании Тендер был очень разговорчив. Ночью он, по-моему, совсем не спал, глаза у него были красные, щеки запали, но он был весел и возбужден.
— …Мне совершенно ясно, — говорил он, жадно отхлебывая из кружки ледяное молоко, — у Малыша задействованы огромные области мозга, о задействовании которых мы пока еще только мечтаем. Мы только робко подступаем к этой задаче и не столько подступаем, сколько рассуждаем о морали и последствиях. А вот аборигены, кто бы они ни были, не рассуждали. Они расширили активную область его мозга, они коренным образом изменили его физиологию, а частично и анатомию, они оказались удивительно смелыми и знающими экспериментаторами. Но если лежит на поверхности цель их анатомо-физиологических упражнений — они стремились приспособить беспомощного человеческого детеныша к совершенно нечеловеческим условиям этого мира и решили эту задачу блестяще, то вот цель, которую они преследовали, вмешиваясь в работу центральной нервной, остается пока неясной. Возможно, это
