момент, когда его отец сел обедать. «Как всегда, опаздываешь, Гарри!» — произнес король вместо приветствия.
Зная о неотвратимости возмездия, принцы редко отваживались проявлять неаккуратность. Однако в покрое и расцветке их одежды, в особенности морской или военной формы, сохранялись многочисленные опасности. Даже самая успешная из их заморских поездок могла быть отмечена королевскими письмами вроде нижеследующего:
«По различным фотографиям, появляющимся в газетах, я вижу, что ты носишь белый мундир с отложным воротником и галстуком. Не представляю, кому такое могло прийти в голову — ничего более неопрятного я не видел; я двадцать лет носил белый китель, который выглядел очень элегантно».
Когда герцог Йоркский собрался возвращаться домой после весьма утомительной поездки, отец разработал детальную инструкцию относительно его одежды: «Сюртук и эполеты, без медалей и лент, только звезды». К этому король добавил еще одно предписание: «На станции, перед множеством народа, обниматься не будем. Когда станешь целовать маму, сними шляпу». Для поездки по империи только одно было еще хуже, нежели неправильная форма одежды, — полное отсутствие одежды. Увидев газетные фотографии принца Уэльского и Маунтбэттена, прохлаждающихся у моря, король возмутился: «Вы с Диком выглядели в бассейне не слишком пристойно, хотя в жарком климате это и удобно; вы могли бы с тем же успехом сфотографироваться вообще голыми — публике это, без сомнения, понравилось бы».
Даже находясь дома, принцы напряженно ждали встречи с отцом. Однажды утром, за завтраком, король сказал старшему сыну: «Я слышал, что вчера на балу ты был без перчаток. Смотри, чтобы этого не повторилось». На другой день буря грянула из-за того, что охотничьи сапоги принца Уэльского, как оказалось, имели розовые отвороты. Когда же он впервые появился с подвернутыми по новой моде брюками, король с сарказмом спросил: «Что, и здесь идет дождь?» Однажды тридцатилетний принц в присутствии гостей получил выговор только за то, что вышел к чаю в охотничьей одежде, — ходил проведать заболевшую собаку; он тотчас же встал из-за стола и заказал чай к себе в комнату. В Балморале между королем и принцем вдруг разгорелся жаркий спор из-за того, как правильно носить скин-дху; при этом принц Георг доверительно заметил дежурному министру, что никогда толком не знал, что делать с ножами и вилками, а также с прочими вещами, которые требуются при ношении шотландской юбки.
Одним из первых актов принца Уэльского после его вступления на трон была отмена обязательного ношения фраков при дворе. Однако на следующий год, уже после отречения от престола, он будто бы начал находить определенные достоинства в порядках, существовавших при отце. Уинстон Черчилль, приглашенный на обед герцогом Виндзорским во время его пребывания во Франции, с удивлением обнаружил, что тот носит парадную одежду шотландского горца. После этого Черчилль написал жене: «Когда подумаешь, что в бытность принцем Уэльским его с трудом могли заставить надеть строгий вечерний костюм, то понимаешь, что его взгляды с тех пор сильно изменились».
В пренебрежении сына правилами ношения одежды король видел проявление более серьезной болезни: нежелание выполнять предначертанную ему роль. В послевоенное десятилетие о «божественном праве королей» не стоило даже и упоминать; выживание монархии всецело зависело от способностей и самодисциплины монарха. По мнению короля, следовало не столько умиротворять республиканцев, сколько опираться на убеждения умеренных слоев среднего класса, которые инстинктивно отвергают всякую революцию. В том образе жизни, который вел принц Уэльский, мало что соответствовало подобным нормам: он пребывал в атмосфере ночных клубов, среди женщин и накрашенных ногтей, бурно проведенных вечеринок и весьма свободных отношений полов. Во время одной из поездок по империи он весьма иронично отнесся к отцовской телеграмме, призывающей его не ходить на танцы в Страстную Неделю; «С большой буквы „С“ и большой буквы „Н“!» — негодующе произнес принц, которого пришлось уговаривать, чтобы он не направлял отцу резкого ответа. В Букингемский дворец также доносили, что принц слишком много курит и «допускает вольности с алкоголем», однако король и сам позволял себе выкурить сигарету, а по собственному опыту хорошо знал, насколько преувеличенными могут быть слухи об увлечении выпивкой.
Некоторые недостатки сына король приписывал тлетворному влиянию его беспутных друзей. Особенно ему не нравился капитан Эдвард Меткалф, широко известный как Фрути [123] — жизнерадостный кавалерист, приставленный к принцу на время его поездки в Индию, а затем ставший конюшим его личной свиты. В ноябре 1924 г. король пытался уговорить сына расстаться с Меткалфом, однако тот проявил «невиданное упрямство». Через несколько месяцев король распорядился, чтобы Меткалфа отправили в Индию — в штаб нового главнокомандующего; однако через два года он вернулся и снова оказался на службе у принца. Граф Дадли, близкий друг принца Уэльского еще со времен Оксфорда, также ощутил на себе недовольство короля, когда сэр Сэмюэль Хор, министр по делам Индии, назначил его губернатором Мадраса. Хотя Дадли был способным и деловым человеком, а за годы пребывания в палате общин приобрел некоторые познания об Индии, король отказался утвердить его назначение.
Одной из причин того, что Меткалф оказался при дворе нежеланным человеком, было вовлечение им принца в занятия стипль-чезом (скачки с препятствиями). Король и раньше бранил сына за его пристрастие к упражнениям, требующим большой физической нагрузки. Теперь же он стал опасаться, что принц, смелый, но неопытный наездник, поставит под угрозу нормальный порядок престолонаследия. В 1924 г. он говорил королеве Александре: «Вчера Дейвид упал с лошади на стипль-чезе возле Олдершота, ушибся, поранил лицо и получил легкое сотрясение, но в целом ничего серьезного… Очень плохо, что он продолжает участвовать в этих скачках. Я много раз просил его этого не делать; все считают это величайшей ошибкой, так как он подвергает себя ненужному риску».
Верховая езда принца не нравилась его отцу и по другой причине. «Почему мой сын не ездит на лошади так, как подобает джентльмену?» — спрашивал король Меткалфа, увидев, что принц пользуется уздечкой. Меткалф ответил как опытный придворный: «Потому что у него не такие руки, как у Вашего Величества». Впоследствии принц довольно зло отомстил отцу. Охотясь с ним в Сандрингеме в том же году, когда он упал с лошади вблизи Олдершота, принц, несколько раз промазав, отложил ружье и крикнул: «Думаю, это забава для старушек!»
Но что больше всего мучило короля и королеву, так это нежелание их старшего сына жениться. Он проживал в своих скромных холостяцких апартаментах в Сент-Джеймсском дворце, пользуясь благосклонностью то одной, то другой замужней женщины. Лишь один раз его имя оказалось связанным с незамужней девушкой — леди Розмари Ливсон-Гоуэр, младшей дочерью герцога Сазерлендского; но это увлечение так и не переросло в серьезный роман, и в 1919 г. она вышла замуж за друга принца — лорда Дадли. Первой из замужних женщин, в которых влюблялся принц, была леди Коук, наперсница его злосчастных армейских лет. «Не могу выразить, какую ангельскую доброту Вы ко мне проявили, — говорил он ей в 1917 г., — полностью изменив мою жизнь». Через несколько недель после случайной встречи с миссис Дадли Уорд, женой депутата-либерала, началась их близкая связь, продлившаяся шестнадцать лет. За это время в жизни принца периодически появлялись и другие женщины, но ни одна из них по доброте характера и щедрости сердца не могла сравниться с Фредой Дадли Уорд. До тех пор, пока принц не влюбился в миссис Симпсон, она фактически являлась его женой.
Такого рода истории не радовали короля. Он хотел, чтобы принц женился, осел в Мальборо-Хаус и произвел на свет следующее поколение королевской семьи. В доверительных разговорах он уничижительно называл любовниц сына то «дочерью кружевницы», то «южноамериканской шлюхой» — будто это было одинаково постыдно. Тем не менее он все же пытался понять причину охватившей сына меланхолии, от которой его не могла до конца избавить даже любовь Фреды Дадли Уорд. В 1930 г. он согласился на просьбу сына реставрировать находящийся возле Виндзора форт Бельведер — принц хотел устроить там загородный дом. «Для чего тебе нужна эта чудная развалина? — поинтересовался король. — Наверно, чтобы проводить эти чертовы уик-энды. — И тут он улыбнулся: — Ладно, если хочешь, пускай он у тебя будет». Позднее принц писал о своем игрушечном замке: «Вскоре я полюбил его так, как до сих пор не любил ни одну вещь».
Время от времени король призывал сына навести в своей жизни порядок — ради себя самого и ради монархии. Об одной из таких бесед король поведал некоему другу. Следует отметить важную оговорку:
