король заверил принца, что не собирается с ним ругаться, а это означало, что прежние их беседы не отличались выдержкой. Далее он сказал, что, хотя принц сейчас находится в зените своей популярности, когда-нибудь публика узнает о его двойной жизни и со всей страстью станет порицать. Конечно, продолжал король, у каждого в молодости бывают свои грешки, но разве принц, которому уже тридцать восемь, не вышел из этого возраста? Он чувствует, что в глубине души его сын несчастен, и так будет продолжаться до тех пор, пока он не остепенится. Задумывался ли он, каким одиноким и потерянным будет чувствовать себя холостяк-король, живущий без семьи в огромном Букингемском дворце?
Принц ответил, что ему очень не нравятся те сплетни, которые рассказывают королю о его частной жизни, и что, по его убеждению, в вопросах морали страна стала более терпимой. Самое главное, признался он, ему отвратительна мысль о женитьбе на иностранной принцессе, хотя он и понимает, что король не позволит ему жениться на девушке, не принадлежащей к королевскому роду. На это король возразил, что времена изменились и что он готов согласиться, чтобы принц женился на приличной английской девушке знатного происхождения. Принц удивился — ему впервые такое предлагают. Это удивление было явно наигранным. Еще в 1917 г., после заседания Тайного совета, на котором была провозглашена династия Виндзоров и отменены титулы германского происхождения, король записал: «Я также проинформировал Совет о нашем с Мэй решении, что королевским детям будет позволено вступать в брак с представителями английских семей. Это вполне можно считать историческим событием».
С тех пор король дал разрешение принцессе Марии выйти замуж за виконта Лашеля, а герцогу Йоркскому — жениться на леди Элизабет Боуз-Лайон. Если бы принц Уэльский нашел себе невесту такого же происхождения, вряд ли король не дал бы своего согласия. Принц не стал доверять отцу не потому, что тем, кого он любил, недоставало королевской крови, а потому, что все они уже состояли в браке; самый же взрывоопасный из его романов был еще впереди.
В то время как сплетники с удовольствием судачили о репутации принца, король скорбел и о заблудшем сыне, и о поставленной под угрозу монархии. Однако лишь немногие догадывались о его страданиях. Подобно стивенсоновскому герою Уиру Гермистону, еще одному отцу, лишившемуся дружбы и доверия сына, он «продолжал взбираться по громадной, лишенной перил лестнице своего долга».
Отношения между королем и его младшими сыновьями были едва ли менее напряженными. Он считал, что счастье заключается лишь в упорядоченной семейной жизни, и, пока они не женились, всегда бдительно следил за их моральным обликом, стремясь, чтобы они не заводили нежелательных знакомств и не допускали прочих неблаговидных поступков. Столь жесткий контроль в сочетании с весьма редкими похвалами подрывали их уверенность в себе. Не случайно все дети Георга в той или иной степени испытали нервное перенапряжение. Меньше всего родительских упреков доставалось принцу Альберту. В нем король узнавал многие из собственных добродетелей: трудолюбие, рассудительность, привязанность к дому, присущую простому моряку бесхитростную набожность, мужество, проявляемое в борьбе с недугом и мучительным заиканием. Оба испытывали большую любовь к деревне, охоте и красивой одежде; у них были почти одинаковые почерки. Тем не менее существовало и неравное партнерство, отмеченное почтением сына к отцу и подданного к суверену. Король сам признал это неравенство в написанном в 1923 г. письме к сыну, к тому времени уже ставшему герцогом Йоркским: «Ты всегда так хорошо все понимал, с тобой было так легко работать, и ты всегда настолько был готов выслушать любой мой совет и согласиться с моим мнением относительно людей и явлений, что я всегда чувствовал — у нас двоих дело прекрасно спорится (в отличие от нашего дорогого Дейвида)».
Но даже этот самый послушный из сыновей не избежал мелочных придирок, хотя находился в то время за многие тысячи миль от дома. Увидев в газете фотографию, сделанную во время визита принца в Новую Зеландию, король упрекнул его в небрежности, проявленной при обходе почетного караула; на самом деле в том не было вины принца, за последние двадцать лет привыкшего к этой церемонии, — просто фотограф исказил действительную картину. В том же самом году принц Генрих, влюбленный в службу кавалерийский офицер двадцати семи лет от роду, по возвращении с отмененных армейских маневров, обнаружил, что его дожидается письмо от отца:
«Не совсем понимаю, как ты мог, получив отпуск, не заехать домой. Я бы еще понял, если бы ты остался со своими людьми, тем самым продемонстрировав желание разделить с ними тяготы их службы, — по крайней мере я бы поступил так в твои годы. Однако времена, несомненно, изменились, и теперь все уже не так, как в дни моей молодости».
Уклоняться от исполнения долга или от тягот службы было вовсе не в характере принца Генриха, у которого в межвоенные годы имелось единственное стремление — командовать своим полком, освободившись от всех ограничений, которые диктует королевский этикет.
Природное обаяние защищало принца Георга, самого молодого и красивого из оставшихся к тому времени в живых сыновей короля, от серьезных последствий тех или иных его проступков. Когда над Букингемским дворцом или Сандрингемом начинали сгущаться тучи, он вполне мог рассчитывать на сочувствие или даже на покровительство матери. Из ее детей лишь он один проявлял любопытство к истории и культурным ценностям, живо обсуждая с матерью те произведения искусства, которые остальные члены семьи едва замечали. Эмоционально столь же жесткая, как клееный холст, на котором покоились ее украшения из бриллиантов и звезда ордена Подвязки, королева смягчалась при одной мысли о младшем сыне. «Будьте добры,[124] — так неожиданно начинала она записку к одному из конюших своего мужа, — разузнайте в Адмиралтействе, не отправляется ли до Рождества на Мальту какое-нибудь судно, — у меня есть две-три довольно большие посылки для принца Георга».
Если воспитание мальчиков оставалось почти исключительно прерогативой короля, то о принцессе Марии целиком заботилась мать. Еще в 1912 г. королева задумала выдать замуж дочь, которой в тот момент едва исполнилось пятнадцать лет. Ее предполагалось обручить с Эрнстом Августом Ганноверским, наследником герцога Брауншвейгского. Единственный потомок по мужской линии Георга III, он должен был воссоединить, как выражалась королева Мария, «старую династию», к которой по материнской линии принадлежала она сама, с династией Саксен-Гота-Кобургских, которым вскоре предстояло стать династией Виндзоров. Хотя Ганноверское королевство Эрнста Августа еще в 1866 г. было аннексировано Пруссией, юный принц тем не менее оставался вполне завидным женихом. «Он получит огромное состояние, — летом 1912 г. говорила королева Менсдорфу в Виндзоре, — да и в Англии у него, наверно, много чего есть». При этом она добавляла, что предпочла бы для дочери именно такого мужа, а не наследника престола из маленькой страны — вроде Греции, Румынии или Болгарии. Ее план так и не осуществился. Менее чем через год Эрнст Август женился на единственной дочери германского императора.
Война положила конец подобным династическим бракам, и почти десятилетие спустя принцесса Мария вышла замуж за йоркширского землевладельца, который был на пятнадцать лет ее старше, — виконта Лашеля, наследника пятого графа Хэрвуда. Еще не успев получить фамильные поместья, он стал наследником огромного состояния в несколько миллионов фунтов, завещанного ему эксцентричным двоюродным дедушкой лордом Клэнрикардом. Король разделял со своим зятем его увлечение скачками, королева — его интерес к картинам и мебели. «Поскольку она моя единственная дочь, — писал король, — я очень боялся ее потерять, но, слава Богу, она будет жить в Англии». Он предлагал зятю и дочери титул маркиза, но они предпочли носить графский титул, считая, что маркизы быстрее умирают. Однако в 1932 г. Георг с большим удовольствием пожаловал Марии титул цесаревны. Королеве, со своей стороны, очень нравились регулярные визиты в Хэрвуд, откуда она могла совершать вылазки в другие загородные дома и опустошать богатые антикварные магазины Харрогита.[125]
С отъездом принцессы Марии на север Англии ее родители с нарастающим нетерпением ждали появления невесток. Однако их чаяния были удовлетворены лишь отчасти. При жизни отца принц Уэльский так и не женился; принц Георг тянул с этим до 1934-го, а принц Генрих — до 1935 г. Герцог Йоркский, во всех отношениях более покладистый, чем его братья, женился довольно скоро, сделав весьма удачный выбор. В 1923 г. он обручился с леди Элизабет Боуз-Лайон, младшей дочерью четырнадцатого графа Стрэтмора. Король, которого мировые потрясения всегда повергали в уныние, в ответ на поздравительное письмо написал: «Думаю, французы ведут себя отвратительно. Состояние дел в Ирландии просто ужасно. Начинаю сомневаться в том, сможет ли Лозанна принести мир. Боюсь, потерпит провал и поездка Болдуина
