угольной пыли. «Это действительно великолепный корабль, — сказал принц Фишеру, — лучший из всех, что я видел».
За этими дружескими поздравлениями скрывалось, однако, растущее недоверие принца к 1-му морскому лорду Адмиралтейства. С сутью политики Фишера он в целом соглашался, хотя и сожалел о сокращении традиционного британского присутствия в Средиземном море; откровенную враждебность вызывали у принца лишь те жесткие методы, которыми тот ее проводил. «Чтобы командовать флотом, Нагорная проповедь не годится», — любил говорить 1-й морской лорд. Используя выражения Ветхого Завета, он клялся, что у тех офицеров, которые осмелятся ему перечить, «жены станут вдовами, дети сиротами, а дома превратятся в навозную кучу». За создание мощного флота страна заплатила вспышкой профессиональной вражды, почти на целое поколение отравившей личные отношения между моряками.
Принципиальным антагонистом Фишера был адмирал лорд Чарлз Бересфорд, главнокомандующий Флотом Пролива. Он не был таким интеллектуалом, как Фишер, ему недоставало его проницательности, но он ничуть не уступал ему ни в патриотизме, ни в храбрости; да и подчиненные его обожали. Тщеславный, со взрывным темпераментом, он использовал против своего противника даже такой способ, как аристократическое высокомерие; брат пятого маркиза Уотерфорда, он насмехался над Фишером из-за низкого происхождения (родители которого принадлежали к среднему классу) и из-за якобы имевшейся у него азиатской крови. Наносившие противнику удары всем, что попадалось под руку, два адмирала имели влиятельных союзников в парламенте, в прессе и при дворе. Вступив в эту битву, принц Уэльский оказался в весьма затруднительном положении — ведь он должен был содействовать падению одного из близких друзей отца и возвышению одного из самых упорных его противников. Хотя Эдуарда VII временами и раздражали манеры Фишера, он не мог не восхищаться его пророческим гением и будто молодел, слушая его соленые остроты.
Бересфорд, напротив, находился у короля в немилости после одной ссоры, относящейся еще к периоду 1890-х гг. Оба они в то время пользовались благосклонностью леди Брук, впоследствии ставшей знаменитой социалисткой графиней Уорвик. В самом деле, принц Уэльский (тогда еще он назывался так) заканчивал свои письма к ней необычным обращением: «Спокойной ночи и храни тебя Бог, моя обожаемая маленькая Дэйзи, навсегда твой, твоя единственная Любовь». Бересфорд оказался не столь постоянен в привязанности к леди Брук и порвал с ней в 1889 г., дабы воссоединиться с собственной женой. Леди Брук, однако, стала упрекать бывшего любовника в «неверности» и апеллировать к своему высокому покровителю, который неблагоразумно изгнал с королевского двора леди Чарлз Бересфорд как раз в тот момент, когда ее муж находился в море. Поговаривали, что по возвращении в Лондон Бересфорд якобы ударил будущего суверена во время яростной стычки в Мальборо-Хаус; во всяком случае он открыто его игнорировал во время скачек в Аскоте. Хотя соперники в конце концов принесли взаимные извинения, их былой дружбе пришел конец.
Склоки и прочие неурядицы были совершенно чужды принцу Георгу, и все же в этой «битве гигантов» он оказал Бересфорду твердую и безоговорочную поддержку. Все еще остававшиеся у него теплые чувства к Фишеру, очевидно, исчезли, когда принц узнал, что 1-й морской лорд требовал от одного из подчиненных Бересфорда, капитана Реджинальда Бэкона, тайно доносить ему о поведении их командующего. В октябре 1909 г. Бересфорд писал другу: «Вчера я видел принца Уэльского в Ньюмаркете. Он весьма серьезно настроен против Мулата… По его словам… тот должен уйти, иначе флот будет погублен. Я сказал ему, что флот и так уже почти погублен».
Фишер не только знал о враждебном к нему отношении принца, но подозревал, что и в его собственном лагере тоже есть шпион. Он спрашивал лорда Эшера: «Понимает ли принц Уэльский, к чему это все ведет, если публика (
В жалобах Фишера есть доля правды. Принц поступал крайне опрометчиво, допуская в своих высказываниях такие вольности, словно был всего лишь частным лицом. Вражда между ним и Фишером продолжалась все следующее десятилетие.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
НАЧАЛО ЦАРСТВОВАНИЯ
6 мая 1910 г. принц Уэльский вступил в права наследства, которым так гордился и которого так страшился. В этот день он записал в дневнике:
«В 11.45 тихо скончался любимый папа. Я потерял своего лучшего друга и лучшего из отцов. Я так и не успел с ним как следует поговорить. Я убит горем и исполнен печали, но Господь поможет мне исполнить свои обязанности, а дорогая Мэй, как всегда, будет мне утешением. Да придаст мне Господь сил, и пусть он направит меня в выполнении той трудной задачи, что выпала на мою долю».
Последние дни короля Эдуарда, как в зеркале, отразили всю его беспокойную жизнь. Вечером 27 апреля, в среду, он возвратился в Лондон после отдыха в Биаррице. Несмотря на усталость после поездки и подхваченный где-то бронхит, он уже через два часа отправился в «Ковент-Гарден» послушать пение Тетраццини в опере «Риголетто». На следующее утро он вернулся к обычным государственным делам, а так же побывал на закрытом просмотре в Королевской академии и пообедал с мисс Агнес Кейзер, основавшей в Лондоне больницу, ныне носящую ее имя; королева Александра оставалась на Корфу со своим братом, греческим королем, и приехала в Лондон лишь за день до смерти мужа. В пятницу король снова побывал в театре, где слушал оперу «Зигфрид». Выходные он провел в Сандрингеме и, несмотря на дождь и ветер, обходил имение, чтобы посмотреть, как идут работы. Во второй половине дня в понедельник, вернувшись в Букингемский дворец, он почувствовал боли в сердце, ему стало трудно дышать. Тем не менее всю эту последнюю неделю он работал и не отменил ни одной назначенной встречи. «Я не сдамся, — заявил он одному из посетителей, когда тот стал уговаривать его поберечь себя. — Я буду работать до конца». Утром в пятницу 6 мая он попытался выкурить сигару и во фраке принял своего ближайшего друга сэра Эрнеста Кассела. Однако после полудня король совсем лишился сил и все же не соглашался лечь в постель. Вечером он был еще способен воспринять известие, что его лошадь по кличке Повелитель Воздуха выиграла скачки в Кемптон-парке. Когда же принц Уэльский повторил это сообщение, отец ответил: «Да, я понял. И очень рад». Это были его последние членораздельные слова. Около полуночи король умер.
Рано утром следующего дня старший сын сообщил новому королю Георгу V, что над Букингемским дворцом, где скончался покойный король, приспущен королевский штандарт. Георг тут же приказал развернуть его во всем величии над его собственной резиденцией — Мальборо-Хаус. Точно такой же инцидент имел место девятью годами раньше, когда новый король Эдуард VII заметил, что приспущенный королевский штандарт развевается над яхтой, которая перевозила из Осборна останки его матери. Когда у капитана яхты потребовали объяснений, тот пояснил: «Королева умерла», на что Эдуард VII ответил: «А король жив».
Покончив с этим небольшим, но многозначительным инцидентом, Георг V начал первое утро своего царствования со встречи с членами Тайного совета, к которым обратился с короткой искренней речью. Через два дня он присутствовал на традиционной церемонии, и герольдмейстер объявил о его восшествии на трон:
«ПОСКОЛЬКУ ВСЕМОГУЩИЙ ГОСПОДЬ ПРИЗВАЛ К СЕБЕ НАШЕГО ПОКОЙНОГО СУВЕРЕНА, ЛОРДА КОРОЛЯ ЭДУАРДА СЕДЬМОГО, ДА БУДЕТ БЛАГОСЛОВЕННА И ПРЕКРАСНА ЕГО ПАМЯТЬ, С ЕГО СМЕРТЬЮ
