ИМПЕРСКАЯ КОРОНА СОЕДИНЕННОГО КОРОЛЕВСТВА ВЕЛИКОБРИТАНИИ И ИРЛАНДИИ ПО ПРАВУ ПЕРЕХОДИТ К ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО БЛАГОРОДНОМУ И МОГУЩЕСТВЕННОМУ ПРИНЦУ ГЕОРГУ ФРЕДЕРИКУ ЭРНЕСТУ АЛЬБЕРТУ.
ПОЭТОМУ МЫ, ДУХОВНЫЕ И МИРСКИЕ ВЛАДЫКИ СЕГО КОРОЛЕВСТВА, В ПРИСУТСТВИИ ЧЛЕНОВ ТАЙНОГО СОВЕТА ЕГО ПОКОЙНОГО ВЕЛИЧЕСТВА, МНОГИХ ДРУГИХ НАИБОЛЕЕ ДОСТОЙНЫХ ДЖЕНТЛЬМЕНОВ, ЛОРДА-МЭРА, ОЛДЕРМЕНОВ И ГРАЖДАН ГОРОДА ЛОНДОНА НАСТОЯЩИМ ЕДИНОДУШНО И ЕДИНОГЛАСНО, ГОЛОСОМ И СЕРДЦЕМ ОГЛАШАЕМ И ОБЪЯВЛЯЕМ:
БЛАГОРОДНЫЙ И МОГУЩЕСТВЕННЫЙ ПРИНЦ ГЕОРГ ФРЕДЕРИК ЭРНЕСТ АЛЬБЕРТ НЫНЕ, ПОСЛЕ КОНЧИНЫ НАШЕГО ПОКОЙНОГО, БЛАЖЕННОЙ ПАМЯТИ СУВЕРЕНА, СТАНОВИТСЯ НАШИМ ЕДИНСТВЕННЫМ ПО ЗАКОНУ И ПРАВУ СЕНЬОРОМ ГЕОРГОМ ПЯТЫМ, БОЖЬЕЙ МИЛОСТЬЮ КОРОЛЕМ СОЕДИНЕННОГО КОРОЛЕВСТВА ВЕЛИКОБРИТАНИИ И ИРЛАНДИИ, А ТАКЖЕ ЗАМОРСКИХ БРИТАНСКИХ ДОМИНИОНОВ, ЗАЩИТНИКОМ ВЕРЫ, ИМПЕРАТОРОМ ИНДИИ, КОЕМУ МЫ ИСКРЕННЕ И СМИРЕННО ВЫРАЖАЕМ СВОЮ ВЕРНОСТЬ И ОБЕЩАЕМ НЕИЗМЕННОЕ ПОВИНОВЕНИЕ, А ТАКЖЕ МОЛИМ БОГА, ПО ЧЬЕМУ ПОВЕЛЕНИЮ ЦАРСТВУЮТ КОРОЛИ И КОРОЛЕВЫ, БЛАГОСЛОВИТЬ ПРИНЦА КРОВИ ГЕОРГА ПЯТОГО НА ДОЛГИЕ И СЧАСТЛИВЫЕ ГОДЫ ЦАРСТВОВАНИЯ.
БОЖЕ, ХРАНИ КОРОЛЯ!»
Супруга Георга уже без особой помпезности, также поменяла имя и титул. До 1910 г. она была известна как принцесса Мэй и официально подписывалась первым из двух ее имен — Виктория. Через несколько дней после восшествия на престол она писала тете: «Надеюсь, ты одобришь мое новое имя Мария. Джордж не любит двойных имен, а Викторией я быть не могу. Только как-то странно в 43 года быть заново окрещенной». И далее королева Мария добавила: «Я сожалею о том тихом, спокойном времени, которое было раньше, теперь все станет более сложным и более официальным».
Неотложной обязанностью нового монарха была встреча с членами правительства. Поскольку премьер-министр Асквит еще не вернулся из поездки по Средиземноморью, первым из министров, кого пригласили в Букингемский дворец, стал канцлер Казначейства Ллойд Джордж. «Король был чрезвычайно мил, — отметил канцлер. — Много говорил об отце, которого, очевидно, очень любил. Глаза его были полны слез».
Скорбь по умершему королю Эдуарду принимала различные, иногда весьма причудливые формы. Одна хозяйка гостиницы, в которой он когда-то останавливался, вшила черные шелковые ленты в нижнее белье своей дочери; другая обмотала черную траурную повязку вокруг дерева, которое за пять лет до этого король посадил в ее саду. Бакалейщик с Джермин-стрит отметил смерть известного обжоры тем, что заполнил свою витрину черными браденхэмскими окороками. Сэр Артур Герберт, британский посол в Норвегии, устроивший в здании миссии танцы как раз в тот вечер, когда, как потом выяснилось, и умер король, получил выговор от Форин оффис, а на следующий год досрочно отправлен в отставку.
За три дня к выставленному в Вестминстер-холле катафалку пришли попрощаться с королем 250 тыс. подданных. Сэр Шомберг Макдоннелл, секретарь Его Величества канцелярии, замечает, что первыми из них были «три женщины из числа белошвеек, очень плохо одетые и очень почтительные». Их чувство приличия, добавляет он, составляло резкий контраст по сравнению с более высокопоставленными скорбящими: «Был здесь и премьер-министр вместе с мисс Асквит; прислонясь к одной из напольных ламп, он наблюдал за проходящими. Эту его позу и общее поведение лично я нахожу довольно оскорбительными. Боюсь, что он перед этим хорошо отобедал и был склонен рассматривать происходящее как некий спектакль».
Поведение министра внутренних дел Уинстона Черчилля было еще более вызывающим. Вечером, в 22 ч. 40 мин., когда зал был уже закрыт на ночь, он с семьей на четырех автомобилях нагрянул в Вестминстер, чтобы взглянуть на гроб короля. Получив отказ, стал спорить, оскорбил возмущенного служителя и лишь тогда уехал. Подобное поведение было вообще характерно для первых лет карьеры Черчилля. Несколькими днями раньше, во время официальной аудиенции у нового короля, он внезапно заявил, что в конституцию необходимо внести большие изменения. Монарх, задетый бестактностью Черчилля, сумел себя сдержать, лишь заявил, что против всяких резких изменений.
На похоронах в Виндзоре присутствовали восемь королей и один император; расходы на их содержание и содержание других официальных участников траурной церемонии составили 4644 фунта. Сразу за гробом шествовал любимый терьер короля Эдуарда по кличке Цезарь; и германский император иронично заметил, что ему в жизни приходилось совершать много одиозных поступков, но ни разу не доводилось уступать место собаке. Маленькая дочь лорда Кинноулла, которая присутствовала на похоронах и на которую церемония произвела сильное впечатление, в тот вечер отказалась молиться на ночь. «Это не имеет смысла, — объяснила она. — Бог слишком занят, распаковывая вещи короля Эдуарда».
Охваченному скорбью новому королю, однако, пришлось столкнуться с теми мелочами протокола, которые при дворе часто выходят на первый план. Так, представители Королевской конной гвардии считали, что именно им, а не гренадерам должна быть доверена охрана гроба с телом Эдуарда VII перед отправкой его из Букингемского дворца в Вестминстер-холл. Действительно, соглашались гвардейцы, именно гренадеры в 1901 г. охраняли в Остине останки королевы Виктории, но это была частная резиденция, а не королевский дворец. Вопрос был переадресован лорд-канцлеру,[32] который мудро заключил, что в деле назначения своих слуг для исполнения той или иной миссии суверен не может быть связан какими-либо прецедентами.
Другим раздражающим фактором стала полная некомпетентность в административно-хозяйственных вопросах герцога Норфолкского, который в качестве наследного графа-маршала Англии[33] отвечал за организацию похорон в церкви Святого Георгия в Виндзоре. Всего за день до службы в объявленном им распорядке выявилось множество ошибок, так что одному из придворных и четверым клеркам пришлось провести взаперти несколько часов, переписывая его заново. «Я люблю герцога, — говорил король Георг Шомбергу Макдоннеллу, — он очаровательный, честный, прямодушный маленький джентльмен, лучше некуда. Но как деловой человек он никуда не годится. Вот я и спрашиваю Вас, Шом, разве мне не тяжело?»
Но больше всего хлопот в эти первые дни нового царствования доставляла королю волевая, с властным характером сестра королевы Александры Мария Федоровна. Вдовствующая российская императрица побуждала вдову короля Эдуарда занять место впереди жены царствующего государя: этому обычаю следовали в Санкт-Петербурге, но отнюдь не при Сент-Джеймсском дворе.[34] С характерной для них сдержанностью ни король Георг, ни королева Мария не пожелали в такой момент спорить с королевой Александрой, и вдовствующая императрица добилась своего. Таким образом, во время похорон возле гроба стояла королева Александра в сопровождении сестры, тогда как королева Мария заняла менее почетное место.
Доставляли беспокойство и некоторые дипломатические представители. Французский министр иностранных дел мсье Пишон был шокирован тем, что в похоронной процессии впереди него оказались принцы Орлеанского дома, и пожаловался министру иностранных дел сэру Эдварду Грею. Оказавшись в одной карете с экс-президентом США Теодором Рузвельтом, он также заговорил о пренебрежении, с которым якобы относятся здесь к представителям республик. Их кучер, негодовал он, одет в черное, тогда как кучера следующих впереди королевских карет одеты в багряно-красные ливреи. Рузвельт отнесся к его словам равнодушно и заметил, что был бы доволен даже в том случае, если бы кучер был одет в желтое с зеленым. Это ехидное замечание, произнесенное на скверном французском, Пишон понял с точностью до наоборот, решив, что Рузвельт желает, чтобы кучер был одет именно в такие цвета.
Специально присланные для участия в похоронах дипломаты также не всегда желали соблюдать установленное правило, по которому они обладали более высоким статусом, чем их посольства и миссии в Лондоне. Незадолго до аудиенции у короля — а он должен был принять всех по очереди в установленное время — один из них написал записку королевскому распорядителю лорду Орматуэйту, прося принять первыми его вместе с соотечественниками, поскольку на этот день у них назначена важная встреча в Манчестере. Орматуэйт, подавив искушение немедленно отвергнуть эту просьбу, решился передать ее королю. Вечером получил ответ. Вероятно, он ожидал вспышки гнева, но в записке, нацарапанной карандашом, было лишь несколько слов: «Я приму их последними».
Другие проблемы нового царствования не были разрешены так же по-императорски.
