«Остроты были довольно убогими, хотя и незлыми, король смеялся много и громко. После обеда я немного поговорил с королевой, король также потом присоединился к нашему разговору. Она говорит с заметным немецким акцентом, который, впрочем, нельзя назвать неприятным: во время разговора старалась выглядеть непринужденно, что ей в конце концов удалось. Очевидно, им нравится вести простую и здоровую жизнь сельских джентльменов».
Уинстон Черчилль, гость более признательный, рассказывал своей жене об утре, которое он провел в горах: «Пожалуй, лучший охотничий результат, которого я здесь добился, — четыре добрых оленя и раннее возвращение домой. Трое из них спасались бегством, причем одного было особенно трудно подстрелить — он бежал быстро, вниз по склону и был плохо виден. Неплохой результат, учитывая, что я не стрелял с прошлого года. Надеюсь, никто не подумает, что я чересчур много стреляю: король с горечью сообщил мне, что в этом году оленей убили совсем мало, и это плохо сказалось на лесе, так как их осталось слишком много; ловчий убеждал меня продолжать, что я и сделал, таким образом чуть-чуть выровняв баланс. Застрелив подряд троих, я мог подстрелить еще, но воздержался, не желая становиться мясником».
Спустя годы, когда Черчилль увлечется живописью, он возьмет с собой в Балморал палитру и кисти. «Я очень рад, что он не возражает, чтобы я использовал как студию свою служебную комнату, — писал Черчилль Стамфордхэму. — Я постараюсь не оставлять пятен краски на викторианской шотландке».
Вплоть до декабря 1910 г. король Георг и королева Мария не могли переехать в Букингемский дворец, лондонскую резиденцию британских монархов; но даже тогда им пришлось разместиться во временных помещениях, ожидая, пока заново отделают их личные апартаменты. Утопая в Саргассовом море своего имущества, королева Александра постоянно откладывала отъезд. Однако в задержке с переездом был виноват не только ее медлительный характер. Менсдорф сообщал о растущем влиянии на вдовствующую королеву ее волевой сестры императрицы Марии Федоровны, которая вскоре после смерти короля приехала в Англию с визитом, затянувшимся на целых три месяца.
Начались затяжные дискуссии о том, кому надлежит владеть фамильными драгоценностями, включая принадлежавший Эдуарду орден Подвязки и надеваемые королевой на открытие парламента бриллиантовую диадему или корону. Другой спор касался штандарта королевы Александры. Королевский штандарт с гербом Соединенного Королевства мог поднимать только суверен; на штандарте же овдовевшей королевы должны были присутствовать королевский герб и тот, под которым она родилась. Королева Александра тем не менее продолжала поднимать над Букингемским дворцом королевский штандарт. На первый взгляд на столь ничтожное нарушение протокола можно было не обращать внимания, однако не следует забывать, что вся мистическая сила монархии заключается именно в символике, потому нарушение королевой традиций не могло не вызывать всеобщего возмущения. Когда королева отправляла сыну письма, то не писала на конвертах, как это следовало, «королю». Вместо этого, видимо, воспринимая короля как заместителя ее покойного мужа, она адресовала свои письма «королю Георгу».
Тем не менее почтительный сын даже не пытался ускорить отъезд матери из Букингемского дворца или Виндзорского замка. В конце концов она уехала сама, вновь заняв Мальборо-Хаус, в котором прожила сорок лет, будучи принцессой Уэльской. Она также сохранила за собой Сандрингем, который по завещанию короля Эдуарда перешел в ее пожизненное пользование вместе с наследством на общую сумму в 200 тыс. фунтов. Оставалось, однако, урегулировать еще один деликатный вопрос. Когда королева Александра уже готовилась к переезду, король вдруг узнал, что она в порыве щедрости начала раздавать фамильные ценности друзьям и организациям. Эшер, которому было поручено их возвратить, исполнил свою миссию с великолепным тактом.
«Букингемский дворец не такой gemutlich,[46] как Мальборо- Хаус», — писала в декабре 1910 г. королева Мария своему шестнадцатилетнему старшему сыну, к тому времени уже называвшемуся принцем Уэльским. Уюта здесь действительно не хватало, зато с избытком — всего прочего. Это двуликий Янус лондонских зданий. Восточный фасад дворца, построенный Эдвардом Блором для королевы Виктории и переделанный Эстоном Веббом для Эдуарда VII, хмуро глядит на парковую аллею — скучный и респектабельный. Западный же, или садовый, фасад, построенный Нэшем столетием раньше для Георга IV, обладает чарующей элегантностью, выделяясь большой центральной аркой, а также колоннами и фризами, урнами и балюстрадами. Интерьер Букингемского дворца не менее своеобразен: это настоящий лабиринт, в котором могут свободно разместиться как короли и королевы Алисиного Зазеркалья, так и вполне реальные коронованные особы. «Двери открываются там, где меньше всего ожидаешь, — писал один из историков искусства, — и ведут из помещений, где могут вполне комфортабельно разместиться две сотни человек, в крошечные закутки, предназначенные, вероятно, для каких-то чрезвычайно нетребовательных молодых холостяков».
После смерти короля почти год дворец оставался в запущении. Накрытые чехлами, пустовали гостиные, бальный зал и тронную комнату посещали только привидения. Королева Мария использовала эту передышку, чтобы реконструировать некоторые из непарадных апартаментов: здесь разместились образцы чиппендейла,[47] там — нечто наподобие английского ампира.[48] Избегая нарочитости времен прежнего правления — того, что она называла «избытком позолоты и орхидей», — королева стремилась не к роскоши, а к комфорту и красоте. Эдвардианская эпоха во всех отношениях подошла к концу.
Гордясь достижениями своей жены по части интерьера — этот талант она унаследовала от своего отца герцога Текского, — король тем не менее всегда рассматривал Букингемский дворец лишь как официальную резиденцию, а не место для проживания. Помпезность была не в его вкусе. Во время королевского визита в Чэтсуорт, дербиширское поместье герцога Девонширского, один из придворных отметил недовольство короля, которого поселили в огромной комнате с гобеленами и вычурной резьбой. Про Букингемский дворец король как-то сказал Эшеру, что с удовольствием снес бы его до основания, а прилегающий к нему сад площадью в сорок акров продал бы, чтобы его превратили в общественный парк, а вырученные деньги использовал бы на перестройку Кенсингтонского дворца в соответствии с собственными скромными вкусами. Это был один из редких всплесков его фантазии.
В самом центре Лондона король установил круглосуточный распорядок, такой же твердый, как на корабле, плывущем в бескрайнем океане. Вставая утром и ложась вечером, он обязательно смотрел на барометр; режим дня между этими его действиями был так же предсказуем, как траектория планеты. Король вставал за два часа до завтрака, который подавали в девять часов. Он работал над государственными бумагами, заполнял дневник, читал газету «Таймс». Остаток утра он проводил со своими секретарями и другими государственными служащими, принимал министров и послов — обычно для формального введения в должность или еще какой-нибудь подобной церемонии. Перед ленчем с королевой он в половине второго быстрым шагом прогуливался по саду — это было механическое, довольно безрадостное упражнение, состоявшее в движении по одному и тому же маршруту. В конце ленча он засыпал в кресле ровно на пятнадцать минут, после чего внезапно просыпался; как отмечал его старший сын, словно у него в голове звенел будильник. Вторая половина дня отводилась встречам за пределами дворца, игре в теннис с придворными или занятиям филателией. Чтению официальных депеш было посвящено начало вечера. Когда дворцовый траур подошел к концу, король иногда ужинал с королевой в одном из еще сохранившихся аристократических домов или смотрел в театре какую-нибудь незатейливую пьесу. Обычно же он предпочитал спокойно ужинать со своей семьей, хотя и в белом галстуке и со звездой ордена Подвязки. Заслышав, как король отправляется спать, придворный конюший мог смело ставить часы на 23 ч. 10 мин.
Такой же размеренный распорядок господствовал и в Виндзоре. Древнюю крепость Георг IV превратил в великолепный дворец, величественно возвышающийся на берегу Темзы и менее чем в двадцати милях от Лондона доставляющий своим обитателям все услады парка и тенистого леса. Королевская семья в течение года периодически наезжала сюда на короткое время. Признаком того, что во время пребывания в Виндзоре король обретает особое душевное состояние, можно считать его позволение носить короткие пиджаки вместо обязательного для Лондона фрака. Рано утром он совершал прогулку верхом на лошади, после чего играл в гольф или катал детей в открытом экипаже, запряженном четверкой лошадей серой масти, а однажды в апреле полдня собирал примулы для своей матери. Королева тоже была счастлива. Она любила работать в библиотеке, разыскивая там забытые раритеты, приводила в порядок книги и составляла каталог. Отношение ее мужа ко всякого рода древностям было равнодушным, если не
