Даже придворные бестактно пытались перетянуть его на ту или другую сторону. Гофмейстер королевы Александры генерал сэр Дайтон Пробин, получивший крест Виктории[69] за участие в подавлении восстания сипаев 1857 г., снова почуяв запах пороха, заверял короля: «На правительство нам наплевать, но мы все в боевой готовности и начнем стрелять, как только прикажет Ваше Величество». Король сдержанно ответил: «О, я вижу, Вы хотите втянуть меня в это дело и возложить на меня ответственность».
Только одно могло спасти короля от злобствующих врагов и надоедливых друзей: решение проблемы Ольстера путем компромисса. «Уверен, что Вы поймете, — говорил он в апреле Асквиту, — в каком ужасном положении я окажусь, если такое решение не будет найдено». Асквит в письме к Венеции Стэнли охарактеризовал этот призыв суверена как «довольно истеричное письмо от Г.». Но даже непробиваемый премьер-министр понимал, что время уходит. Оставались считанные недели до того момента, когда билль о гомруле должен был в третий раз пройти через палату общин, и палата лордов больше не могла ни отвергнуть его, ни внести поправки. Между тем и протестанты на севере, и католики на юге контрабандно запасались оружием; счет винтовкам шел уже на десятки тысяч, а патронам — на миллионы.
Но только в июле, после провала очередного раунда тайных переговоров между правительством и оппозицией, премьер-министр наконец согласился на неоднократно повторенное предложение короля: Асквит и Бонар Лоу, Редмонд и Карсон, каждый в сопровождении одного из своих сторонников, должны были встретиться на конференции в рамках «круглого стола» под председательством спикера в том месте, которое монарх скромно именовал «мой дом».
Конклав, который начал свою работу 21 июля, заседал в одном из наиболее скромных помещений Букингемского дворца: в «комнате 1844 года», названной так потому, что именно в тот год в ней останавливался русский император Николай I. Характеристика, данная ему королевой Викторией, может служить эпитафией к конференции по гомрулю 1914 г.: «Политика и военные дела — единственное, что его серьезно интересует; к искусству и всем другим более тонким занятиям он равнодушен, хотя, я уверена, он вполне искренен, искренен даже в своих самых деспотических поступках».
Во время предварительных переговоров правительство в принципе согласилось исключить Ольстер из сферы действия гомруля; оставалось решить, каковы будут границы исключаемой территории. На практике это означало, что речь идет о будущем графства Тирон. В канун конференции Стамфордхэм писал ее председателю спикеру Лоутеру: «Совершенно очевидно, что гражданская война не должна начаться из-за вопроса о делимитации графства. Король уверен, что Вы не позволите конференции закончиться без соответствующего решения». Через три дня и суверен, и его личный секретарь поняли, как глубоко они заблуждались. И опять все новости от премьер-министра первой узнала именно мисс Стэнли: «В это утро мы снова просидели полтора часа, обсуждая карты и цифры, и постоянно возвращались к этому чудовищному порождению извращенной фантазии — графству Тирон. Необычной особенностью дискуссии было полное согласие — по принципиальным вопросам — между Редмондом и Карсоном. Каждый из них говорил: „Я должен или получить весь Тирон, или умереть, но я прекрасно понимаю, почему Вы говорите то же самое“. Спикер, олицетворяющий собой английский здравый смысл, грубовато-добродушный и бесхитростный, конечно, предпочел вмешаться: „Если каждый из двоих говорит, что ему нужно получить целое, то почему бы не разрубить его пополам?“ Никто из них даже не стал рассматривать это предложение».
По существу, это означало провал конференции. «В конце, — отмечал Асквит, — появился король, сильно взволнованный, и двумя фразами (слава Богу, больше ничего не говорил) попрощался, сказав, что сожалеет, и поблагодарил. После этого он очень мудро поступил, пригласив к себе на приватную беседу всех участников конференции, принимая каждого по очереди. На Редмонда разговор с королем произвел сильное впечатление, особенно после того, как король сказал ему, что убежден в необходимости гомруля».
Глядя из будущего, можно сказать, что королевская инициатива была с самого начала неудачной, и тот, кто подсказал ему эту идею, дал суверену плохой совет. Без особой надежды на успех конституционный монарх ввязался в решение самого спорного из всех политических вопросов. Еще до провала конференции член парламента Чарлз Тревельян так изложил враждебное отношение к ней своих соратников- радикалов:
«Если Асквит не будет ею руководить, это чрезвычайно антиконституционно и тенденциозно. Если будет, он возложит на себя ответственность за то, что позволил королю оправдать проявления нелояльности. Единственное преимущество заключается в том, что это приведет к громким протестам со стороны лейбористов и радикалов и повороту трудящихся к идеям республики».
А когда конференция закончилась безрезультатно, Тревельян ликовал: «Вот к чему привело вмешательство короля! Его хорошо проучили за мерзкое поведение».
Жертва подобной враждебности имела все основания чувствовать себя обиженной. «Спасибо за Ваше теплое письмо и выраженное в нем сочувствие, — писал король одному из своих друзей. — В эти дни оно мне очень нужно, и я не могу удержаться от мысли, что со мной плохо обошлись». На самом деле настоящие страдания суверена и его подданных еще даже и не начинались. Через два дня после окончания конференции король совершил беспрецедентный поступок, отменив намеченное спортивное мероприятие. В связи с этим он писал герцогу Ричмондскому:
«С большим сожалением должен сообщить, что никак не могу завтра оставить Лондон, чтобы нанести Вам обещанный визит в Гудвуд, которого я ждал с таким нетерпением. Политический кризис по ирландскому вопросу остается чрезвычайно острым, а теперь еще и вероятность начала всеобщей европейской войны заставляет меня пока оставаться в Лондоне… Надеюсь, погода у вас будет хорошей и скачки пройдут нормально».
Менее чем через неделю Великобритания вступила в войну с Германией, и конфликт по ирландскому вопросу был на неопределенное время отложен.
В 1911 г. флот, собравшийся возле Портсмута на королевский смотр, насчитывал тридцать два линкора, тридцать четыре крейсера и шестьдесят семь эсминцев. Британия по-прежнему оставалась владычицей морей, и ее суверен был полон решимости и впредь сохранять такое положение дел. Будучи не только конституционным монархом, но и профессиональным моряком, он так уверенно обсуждал детали, что временами это удивляло министров. Вот как описывает Эшер аудиенцию, данную королем Асквиту в 1912 г.:
«Премьер-министр пришел к нему с отчетом о планах действий в Средиземноморье, при этом несколько неопределенно рассказывал о крейсерах, которые предполагалось туда послать, и о составе соединения крейсеров. На Мальте также предполагалось разместить две четырнадцатидюймовые пушки.
Продемонстрировав более глубокие знания, чем Асквит, король поставил его в тупик!»
Сменявшие друг друга первые лорды Адмиралтейства всегда могли рассчитывать на поддержку монарха в деле сохранения значительного перевеса над Германией, которым Британия располагала на море. Надо сказать, что королю по-прежнему были присущи все те предрассудки и тот патриотизм, которыми отличались офицеры, находившиеся на действительной службе, хотя автор официальной биографии Георга V Гарольд Николсон утверждает:
«Он глубоко сожалел о той междоусобной борьбе, которая развернулась между адмиралами лордом Чарлзом Бересфордом и сэром Джоном Фишером. Держась в стороне от их спора, он старался беспристрастно подходить к этой проблеме со всеми ее техническими сложностями».
Есть доказательства, что Николсон ошибается и что глубокая неприязнь к Фишеру, возникшая у короля еще в бытность принцем Уэльским, отнюдь не угасла после его восхождения на престол. К тому времени оба адмирала уже ушли с действительной службы, но их вражда продолжалась. В октябре 1910 г.
