«Король весьма удовлетворен тем, что Вы, с Вашим исключительным опытом продолжительной парламентской карьеры и службы премьер-министром, согласились с его мнением, что в нынешних обстоятельствах премьер-министр нашей страны обязательно должен быть из палаты общин».
Иными словами, это на самом деле было истинным мнением короля, которое разделяли не только лейбористы и либералы, что вполне понятно, но и большинство консерваторов. Единственное серьезное возражение высказал лорд Солсбери, настаивавший на том, что нельзя сбрасывать со счетов большой опыт, приобретенный Керзоном на государственной службе. Возможно, это отчасти объяснялось преданностью семейным традициям — его отец был последним премьер-министром, заседавшим в палате лордов. Однако Бальфур, племянник старого лорда Солсбери, являл собой пример того, что даже на рубеже столетий премьер не в состоянии работать столь эффективно, если бы его племянник как лидер палаты общин не держал своего дядю в курсе всех происходящих там событий.
Позднее критики короля указывали, что лорд Галифакс едва не получил предпочтение перед Уинстоном Черчиллем после отставки Невилла Чемберлена, последовавшей в мае 1940 г. Их опровергает сам Галифакс, который в тот момент особо подчеркивал «сложное положение премьер-министра, не способного установить контакт с центром притяжения, находящимся в палате общин». Он также писал: «Вскоре я стал бы в той или иной степени почетным премьер-министром, пребывающим в своего рода сумерках, вне круга тех вещей, которые действительно важны».
Если в 1923 г. король и колебался в связи с отводом кандидатуры Керзона, то не по каким-то конституционным соображениям — просто он осознавал, насколько сильно это решение уязвит гордость Керзона. Вот почему он велел Стамфордхэму вызвать Керзона в Лондон, чтобы он узнал обо всем до того, как это станет известно обществу. Во время происходившего на Карлтон-Хаус-террас мучительного разговора Керзон энергично протестовал против самого принципа, на котором основывался данный ему отказ, — будто ни один член палаты лордов не может стать премьер-министром, а под конец заявил Стамфордхэму, что в знак протеста уйдет из политики, сообщив стране о причинах своего поступка. В тот же день Стамфордхэм передал содержание беседы королю, который приехал из Олдершота, чтобы встретить во дворце Болдуина и предложить ему пост премьера. Угрозе Керзона уйти в отставку посвящены две лаконичные записи в его дневнике:
«22 мая 1923 г. Он был весьма расстроен и разочарован, так как, конечно, хотел стать П.М., и говорит, что уйдет в частную жизнь, а его карьера закончена. Посмотрим. Я весьма сожалею, что ранил его чувства.
23 мая 1923 г. Слышал, что Керзон собирается остаться в Ф.О., чему я очень рад. Со вчерашнего дня он передумал».
29 мая король пригласил Керзона, чтобы успокоить его гордость и сообщить причину своего отказа. «Беседа была вполне приятной, — отметил король, — и он был очень мил, несмотря на то что произошло на прошлой неделе». Доброжелательность короля заметна в каждой строчке составленного Стамфордхэмом отчета об этой встрече:
«Сегодня король виделся с лордом Керзоном и выразил ему свои чувства восхищения и благодарности за то чрезвычайно благородное и патриотическое отношение, которое лорд Керзон проявил к принятому Его Величеством решению назначить господина Болдуина премьер-министром, что, как прекрасно осознает Его Величество, должно было стать для него ужасным разочарованием; и в то же время Его Величество хотел бы выразить свою признательность за те превосходные и великодушные речи, которые лорд Керзон произнес на первом заседании кабинета, когда приветствовал господина Болдуина в качестве премьер-министра, а также на собрании консервативной партии в понедельник, 28 мая.
Король заявил ему о своей уверенности в том, что вся страна разделяет мнение Его Величества и также восхищается той искренней манерой, в которой лорд Керзон выразил свою поддержку Болдуину; для него продолжение службы лорда Керзона в качестве министра иностранных дел имеет важнейшее значение и представляет колоссальную поддержку.
Его Величество далее подробно остановился на том чувстве глубокого сожаления, которое испытал, принимая решение, каковое, являясь, как он полагает, правильным, все же, несомненно, должно было причинить боль лорду Керзону, которого он знает на протяжении вот уже тридцать пять лет и считает своим старым другом, тогда как его личное знакомство с господином Болдуином ограничивается несколькими случайными встречами и разговорами».
В отчете Стамфордхэма об этой встрече опущен один момент, о котором два дня спустя король рассказал Невиллу Чемберлену:
«Керзон:
— Должен ли я понимать, сэр, будто Вы полагаете, что ни один пэр никогда не сможет стать премьер-министром?
Король:
— Нет, я этого не говорил. Я сказал, что существуют обстоятельства, при которых весьма нежелательно, чтобы пэр стал премьер-министром, и, по моему мнению, сейчас как раз такой случай.
Керзон:
— Но тогда как же быть с постом министра иностранных дел? Он не менее важен, чем пост премьер- министра, особенно в эти дни. Почему то, что я являюсь пэром и одновременно министром иностранных дел, не вызывает у Вас возражений?
Король:
— Потому что премьер-министр несет ответственность за все, что Вы делаете».
Ни один профессор конституционного права не изложил бы этот вопрос более ясно.
Оценив проявленное королем сочувствие, Керзон все же продолжал оплакивать свою судьбу. Масла в огонь подлил Уолтер Лоренс, заявив, что, как он слышал, придворные рассказывали о нем разные некрасивые истории и что, если бы Керзон тогда прибег к его помощи, он мог бы отговорить короля от намерения послать за Болдуином: абсурдная похвальба, которую Керзону, однако, было приятно слышать. Кроме того, Керзон пришел к убеждению, что Солсбери и Дерби якобы сыграли важную роль в том, что ему отказали в назначении премьером. Это также было весьма далеко от истины. Солсбери как раз был одним из его немногих защитников, а к Дерби, хотя тот действительно ненавидел Керзона, никто даже не обращался; его роль сводилась лишь к одному неясному эпизоду, приведенному Рандольфом Черчиллем в биографии Дерби; позднее это ввело в заблуждение немало исследователей.
Король предпочел Болдуина лишь по одной причине: тот заседал в палате общин. Сведения о способностях нового премьер-министра приходилось принимать на веру. Членом кабинета он пробыл немногим более двух лет, а канцлером Казначейства — всего несколько месяцев. Но даже во время кратковременного пребывания в должности министра финансов он все же успел вызвать у короля раздражение. После завершения переговоров об уплате американского долга он публично заявил, что средний конгрессмен или сенатор является «закоренелым провинциалом». Когда король выразил свое возмущение премьер-министру, Бонар Лоу ответил: «Мне очень жаль, что Его Величество обратил внимание на высказанные в прессе замечания господина Болдуина. Разумеется, они предназначались для внутреннего потребления, и он полностью осознает тот ущерб, который они могли причинить в Америке».
Этот ответ не удовлетворил короля. «Не понимаю, как я мог не заметить этих высказываний, — прокомментировал он, — раз я всегда читаю газеты… Боюсь, ущерб действительно причинен, и конгресс будет очень раздражен, что неудивительно».
Тем не менее Болдуин через несколько недель стал премьер-министром и оставался бы им четыре года, если бы не допустил просчета, оказавшегося едва ли не самым серьезным за всю политическую историю Британии. Пробыв на Даунинг-стрит всего пять месяцев, он попросил короля распустить парламент,
