приговоренного в «Тобмс» и пообщаться с его семьей; он скрылся за зелеными бархатными занавесками камеры смертников, в которой Джон ждал своей участи, и долго перешептывался там со всеми тремя братьями.
И все же когда Верховный суд штата отклонил апелляцию, губернатору оставалось лишь извиниться, вверяя младшего из «замечательных братьев Кольт» в руки Господа, потому что даже он оказался бессилен что-либо изменить. Смертный приговор суда собирались привести в исполнение 18 ноября 1842 года в пять часов утра.
Глава 22
Франт
Томми Коулман наблюдал из своей камеры, как надзиратель отомкнул входную дверь и выпустил в коридор цветного официанта с тележкой на колесиках. Официант остановился перед камерой Джона Кольта и крикнул через занавеску:
— Сэр, ваш ленч прибыл, — и подождал, пока его пропустят внутрь: ведь привилегированный узник только что вернулся с прогулки.
Надзиратель приподнял серебряные крышки с пары блюд и бегло оглядел лежащие на блюдах кушанья.
Он подмигнул Томми:
— Пахнет неплохо, да? — и засмеялся, довольный своей выходкой.
Откуда ни возьмись перед дверью камеры с зелеными шторами появился грузный косоглазый мужчина с густыми бакенбардами.
— Мне назначено, — заявил он, не обращаясь ни к кому в отдельности, а потом добавил: — Дилбэк, вы меня впустите или нет?
— Не сейчас, — ответил слуга Кольта через дверь. — Будьте любезны, сэр, возвращайтесь после ленча.
— После ленча?
— После того как сэр Джон поест.
Какое-то время мужчина стоял молча. Потом пожал плечами и отошел к камере Коулмана.
— А вам ведь не пришлют еду из ресторана «Делмонико», мистер Коулман? — усмехнулся он, меряя Томми тяжелым взглядом своих косых глаз.
— Почему вы решили, будто меня интересует, что ест этот франт?
— Позвольте представиться, молодой человек. Меня зовут Беннетт, главный редактор газеты «Геральд». Я специализируюсь на криминальной хронике, а кроме того, могу похвастаться особым чутьем: всегда знаю, что интересует публику. Желаете ли вы что-нибудь оставить после себя человечеству?
Атаман плюнул на пол сквозь решетку. Брызги попали на черные кожаные ботинки Беннетта.
— Просто расскажите согражданам, каково это, Томми, — настаивал журналист, оставшийся безучастным к плевку. — Не держите боль в себе, приятель.
— Что именно не держать в себе?
— Ну ведь вы убили свою жену и дочь, разве не так?
Коулман свирепо посмотрел на собеседника.
Редактор вынимает свой блокнот. Сделал шаг вперед.
— Кто представляет ваши интересы?
— Представляет?
— Ну, ваш защитник. Адвокат.
— А вам какое дело?
— Не падайте духом, — подбодрил Беннетт. — Сейчас нельзя сдаваться. Убедите меня, заинтересуйте в вашем деле, и вы привлечете на свою сторону всю читающую публику. Я могу встать на вашу защиту и соответствующим образом рассказать всю историю. Если в ней есть что-нибудь интересное для меня. Новости всегда вызывают много шума, вот в чем дело.
— А какая вам с этого выгода?
— Продажи газет. Тираж. Подумайте об этом, приятель.
— Подумать о чем?
— Я же говорю: о вашей истории. Расскажите, как общество испортило вас, бедного ирландского парня, эмигранта в первом поколении. Обычно всем наплевать на таких ребят. Не мне вам об этом рассказывать, молодой человек. Но можно все изменить. Вот что имеется в виду, когда говорят о могуществе прессы. Вот что значит — интерес публики. Заинтересовав публику, можно изменить мир. Это великое оружие. Более мощное, чем револьвер Сэма Кольта. Все еще может измениться.
— Как?
— Я же говорю. Разве вы не слушаете? Могущество прессы… Сколько раз повторять? Печатное слово. Только представьте себе… Вы умеете читать?
Томми рассеян. В камере Кольта Дилбэк помогал своему хозяину надеть темно-коричневый приталенный пиджак и туфли из оленьей кожи.
— Послушайте, приятель, вы должны меня извинить. У меня назначена встреча с сэром Джоном. Он обедает там, в камере.
— Они говорят, я убил сестру Королевы. — Коулман начинал нервничать от того, что внимание собеседника больше не принадлежит ему. — Зачем мне убивать свою жену?
Беннетт, в свою очередь, становился рассеянным, и Томми это замечал.
— Но убили, разве не так?
— Вы хотите, чтобы я все вам рассказал?
— Не сейчас, молодой человек. Позже.
Издатель прошел через коридор к камере Кольта, но в это время слуга перед самым его лицом опустил занавеску, заявляя, что ленч подан и хозяина нельзя беспокоить.
Время казни быстро приближалось, и толпы журналистов ждали своей очереди, чтобы побеседовать с приговоренным.
Беннетт медленно отошел от камеры Джона Кольта и снова остановился перед узником поскромнее:
— Так что, вы действительно совершили то, в чем вас обвиняют?
Томми слышал, как по ту сторону коридора негр подает Кольту главное блюдо.
— Нет, я не совершал того, в чем меня обвиняют. Я любил свою жену, говорю вам, — с негодованием ответил он на вопрос журналиста.
Заключенные в соседних камерах поворачивали головы, прислушиваясь, старались разглядеть, что происходит.
— Они говорят, я убил мою бедную маленькую дочку, — продолжал Коулман, и голос его, отражаясь от стен тюрьмы, набирал силу. — Зачем мне убивать малышку? Я любил ее. Другое дело — злодей, порешивший моих жену и ребенка. «Мясник» Руби Перл. Когда я нашел их, он стоял над бездыханными телами с окровавленной палкой в руке. Что мне было делать? Я грохнул его! Господи, да, тут вы правы. Прикончил мерзавца на месте и не боюсь умереть за это. Пускай вешают меня!
— Тихо! — раздался в коридоре голос Старины Хейса. — Не забывайте, здесь запрещено громко разговаривать.
Томми переводил взгляд на детектива, стоящего на пороге своего кабинета с дубинкой констебля в руке, а потом на камеру Кольта.
Беннетт тоже смотрел в ту сторону, пытаясь выяснить, закончил ли приговоренный свой ленч. Кажется, еще нет. Занавеска по-прежнему была опущена. Газетчик снова подошел поближе, остановился рядом с камерой и произнес имя заключенного.
— Боюсь, вам придется подождать еще, сэр, — появилось в прорези шторы бледное лицо Дилбэка. — Мистер Джон принял аперитив.
