подсудимых. Это водолазные костюмы и акваланги. Вот приемо-передающая рация. Данный предмет, — он указал на коробку из-под конфет или печенья, — данный предмет не что иное, как пластиковая бомба большой разрушительной силы. Взрыватель извлечен. Бомба обезврежена. Вот эта деталь, похожая на карандаш, и есть взрыватель. Рядом — многозарядные автоматические пистолеты. Они снабжены разрывными пулями… Теперь вот эти ампулы. В мою компетенцию не входит рассуждать на тему, зачем подсудимым понадобились ампулы с особо интенсивным ядом типа кураре. Я излагаю только факты. Ампулы эти разряжены, ибо их содержимое подвергалось исследованиям. А вот одну, которая хранится в этом опломбированном контейнере, мы сохранили не вскрывая.
Иностранные корреспонденты, собравшиеся в группу, о чем-то перешептываются. По фойе идет седой генерал. Иностранные корреспонденты ринулись к нему.
— Нам интересны подробности ареста подсудимых. Каким образом их удалось обнаружить?
— Используя методы советской контрразведки, опираясь на поддержку всего народа.
Высокий немолодой журналист с микрофоном в руке выбился в первый ряд:
— В таких делах всегда интересны подробности. Где произошел арест?
— На территории нашей страны.
— Генерал, оставим шутки. Наши агентства ждут серьезных сообщений.
— Неужели думаете, что я шучу? Вы же следите за ходом процесса. Какие тут шутки!
Подошел полковник в толстых роговых очках. Звонок. Львов берет под руку Лаврова.
— Пора. Пойдемте в зал.
Лавров кивнул журналистам:
— Надеюсь на вашу объективность. Кстати, можете подчеркнуть в своих репортажах: такой конец ждет всех, кто незваным явится в наш дом.
Телефон звонил пронзительно и долго. Отложив газету с репортажем о судебном процессе, Гаджи, наконец, поднял трубку.
— Слушаю.
— Немедленно приезжай ко мне. Ты слишком увлекся табачной коммерцией. Блистательно превращаешь доллары в дым, — негодует Томсон.
Они сидят друг против друга.
— Какая-то чертовщина, — говорит Томсон. — Опять провал. Что будут говорить в конгрессе при обсуждении ассигнований?
— Простите, шеф, я не знаю, кого вы туда посылаете.
— А ты и не должен знать. Ты всегда был блестящим работником. Даже много лет назад, когда я купил тебя у этого пройдохи Вильке. Но я платил доллары вовсе не за то, чтобы ты стал преуспевающим коммерсантом. Я купил тебя для дела, которое ждало в Баку. Увы. Помнишь, тогда Смит сломал себе шею и я побоялся тебя отправлять на милую родину — в тот момент ты бы сломал шею, как и он. А время, оно бежит, бежит… Потом мне уже трудно было обойтись без тебя здесь. Но сегодня я принял решение. Оно должно быть тебе по сердцу. В среду ты отправишься куда-нибудь в Европу, а оттуда — в Россию. Голос Гаджи был абсолютно бесстрастен.
— Кажется, это единственный шанс, чтобы поправить наше положение. Только…
— Что тебя смущает? — не дослушал Томсон. — Арест через много лет?
— Боюсь, что во время моего отсутствия в магазине будет дело — табак.
Самолет заходил на посадку. Внизу был город с улицами, которые сбегали к морю. Стюардесса говорила:
— Наш самолет прибывает в столицу Советского Азербайджана город Баку. Еще раз, господа, проверьте, не забыли ли вы пристегнуть привязные ремни.
Туристы вели себя по-разному. Да и разными были они сами.
— Под нами Нефтяные Камни, — продолжала стюардесса. — Это город, построенный на сваях. Город нефтяников — гордость Азербайджанской республики.
Равнодушных к сообщению не оказалось. Туристы прильнули к окнам.
Ощетинившись закрылками, самолет шел на полосу со стороны моря.
У здания вокзала стояли встречающие.
Смолк шум двигателей. Открылась дверь самолета. Подкатили трап. В середине цепочки шел Гаджи.
Перед ним был вокзал с огромными буквами «Бакы». У правого крыла здания, сложив на земле чемоданы, рюкзаки, треноги от теодолитов и ящики с приборами, собрались студенты: видно, отправлялись на практику.
Гаджи остановился у самого трапа, раскуривая трубку.
— Смотри, какой босс, — сказал один парень другому.
Гаджи будто услышал, что речь о нем, и посмотрел в ту сторону.
Девчонки были разными — яркие блондинки и жгучие брюнетки. У одной — совсем крохи — в стороны торчали короткие смешные косички.
Гаджи смотрел на ребят. Он не мог оторвать от них взгляда, хоть его остановка у трапа и вызвала затор. Может быть… Быть может, среди них сын… Тофик…
Какой он теперь? Как этот — в клетчатой навыпуск рубашке? Или как тот — высокий, статный, что обнял за плечи девушку, объясняя что-то?
Гаджи хотел разглядеть их получше. Но едва взгляд останавливался на лицах, они расплывались, становились туманными, будто глядел он сквозь мокрое стекло. Воображение и реальность не совмещались в единый зрительный образ.
Парк жил обычной вечерней жизнью.
Хохотали девушки, раскачиваясь на качелях, — лодка взлетала высоко-высоко, казалось, к самому небу.
Старик бил деревянным молотом по силомеру — он был настоящий пехлеван.
Ударил какой-то парень.
Кругом смеялись.
Парень смущенно отошел от аттракциона.
Старик поглаживал усы.
На площадке, ярко освещенной фонарями, шахматисты строили свои хитроумные козни.
В конце аллеи светилась раковина летней эстрады. На скамейках было полно народу. Те, кому не хватило мест, стояли вокруг.
Подошли туристы.
На эстраде — несколько человек — двое военных и еще какие-то люди в обычных костюмах с орденами на лацканах.
Тот, кто был на трибуне, говорил:
— …Но главным было не желание выжить любой ценой. Главное — это бороться до последней капли крови.
Девушка-гид, сопровождавшая туристов, сказала:
— Здесь встреча с ветеранами войны. У нас такие часто устраиваются.
Туристы понимающе закивали. Гаджи слушал очень внимательно.
— Условия в лагере были ужасными, — продолжал ветеран. — Побои, карцер, расстрелы. Но люди держались, — ветеран жестикулировал одной рукой, другая была неподвижна: протез. — Только презренные отщепенцы пошли в услужение к гитлеровцам. Но таких оказались единицы. После войны некоторые из них испытали на себе кару за предательство, а кое-кто убежал со своими хозяевами — так и доживают свой век, прислуживая и пресмыкаясь…
Гаджи перевел взгляд.
