— Оденьтесь, — сказал я.
— Почему? Ты не импотент ли, крошка Дэнни?
— Оденьтесь, — повторил я. — Концерт окончен.
Я соскользнул вниз, пересек сарай и, не оборачиваясь, вышел во двор. Там схватил щетку и, ругаясь про себя последними словами, принялся яростно, до боли в руках, скрести попону — хоть как-то отвести душу.
Через некоторое время она неторопливой походкой вышла из сарая (все пуговицы застегнуты), огляделась по сторонам и подошла к луже грязи, где кончались бетонные плиты. Как следует вывозила в ней свои туфли, потом — детская месть — стала на попону, которую я только что вычистил, и аккуратно стряхнула всю грязь в ее центре.
— Ты еще об этом пожалеешь, крошка Дэнни, — просто сказала она и неторопливо прошествовала к воротам, а каштановые волосы в такт шагам колыхались над зеленым твидовым платьем.
Я снова принялся скрести попону. Зачем я поцеловал ее? Зачем, когда после поцелуя понял, с кем имею дело, полез за ней наверх? Почему не сдержался? Безмозглый, похотливый идиот. Меня охватил какой-то нелепый, дурацкий страх.
Все в голове перепуталось, да и чему удивляться?
Ведь я сам уже девять лет, как заменяю отца двум девушкам, одна из них почти ровесница Пэтти. Когда они были маленькими, я учил их не садиться в машину к незнакомым людям; когда стали постарше — как обойти более изощренные ловушки. И вот теперь я сам оказался в роли возмутителя родительского спокойствия.
Глава 7
На следующее утро на моей лошади скакала Элинор. Пэтти же — конечно, это она предложила Элинор поменяться лошадьми — вообще отказывалась смотреть в мою сторону.
Элинор, в темной косынке, почти полностью скрывавшей светлые с серебристым отливом волосы, с присущим ей изяществом села в седло, тепло улыбнулась мне — спасибо за помощь — и ускакала в голове группы вместе с сестрой. Но когда мы вернулись после поездки, она отвела лошадь в денник и сделала половину моей работы, пока я занимался с Искрометным. Я понятия не имел, что она чистит лошадь, — вернулся во двор позже и, застав ее в деннике, немало подивился: привык, что Пэтти бросала лошадь с седлом, уздечкой, заляпанную грязью.
— Спасибо вам, — сказал я. — Большое спасибо. Она едва заметно улыбнулась.
— Что вы, для меня это удовольствие. Правда-правда. Я очень люблю лошадей. Особенно скаковых. Они такие поджарые, быстрые. Скачешь на них — кровь стучит в висках.
— Да, это верно, — согласился я. Мы вместе шли по двору, она — к воротам, а я — к коттеджу, стоявшему около них.
— Эти прогулки на лошадях — прямо свет в окошке. Всю неделю совсем другим заниматься приходится, — заметила она.
— А чем вы занимаетесь всю неделю?
— Как чем? Учусь… В даремском университете… Удивительно, до чего здорово вы ездите верхом! — сказала она вдруг. — А вы никогда не думали стать жокеем?
— Думать-то думал, да что толку?.. — ответил я.
— А что вам мешает?
— Ну… может, я скоро уйду отсюда.
— Жаль. — Вежливая реплика, не более.
Мы подошли к коттеджу. Дружелюбно улыбнувшись на прощанье, она вышла за ворота и вскоре скрылась из виду. Возможно, мы больше не увидимся. Обидно, но что поделаешь?..
Когда фургон привез участников очередного тура скачек (из трех лошадей одна свой заезд выиграла, еще одна пришла третьей), я забрался в кабину и снова одолжил у водителя карту. Я хотел найти деревню, в которой жил мистер Поль Эдамс, и после недолгих поисков мне это удалось. Когда до меня дошел смысл сделанного открытия, я от изумления заулыбался. Итак, есть еще одно место, где мне стоит поискать работу. И когда после полудня я пошел к ручью на встречу с Октобером, я знал, что наконец смогу сказать ему что-то действительно ценное.
Он встретил меня с каменным лицом, и не успел я открыть рот, как он угостил меня сильным ударом в челюсть. Удар был отработанный, наотмашь, рука шла от пояса, и я заметил ее, когда было уже поздно.
— Это за что же такая встреча? — возмутился я, проводя языком по зубам. Слава Богу, все на месте.
Он свирепо взглянул на меня.
— Пэтти мне сказала… — Он умолк, ему было трудно продолжать.
— О-о, — тупо произнес я.
— Вот вам и «о-о», — яростно скопировал он меня. Он тяжело дышал, и я даже подумал, что сейчас он снова меня ударит. Я засунул руки в карманы, а его руки были опущены вниз, кулаки сжимались и разжимались.
— Что вам сказала Пэтти?
— Все сказала. Она прибежала ко мне сегодня утром в слезах… рассказала, как вы заманили ее в сарай для сена… как держали ее там, пока она не устала сопротивляться… и как вы потом заставили ее… заставили… — Он не мог закончить предложение.
Такого вероломства я не ожидал.
— Неправда, — бурно запротестовал я. — Ничего этого не было. Я поцеловал ее… но и только. Все остальное она выдумала.
— Не могла она этого выдумать. Она рассказала мне все в подробностях… Она ничего такого не знала бы, не случись это с ней самой.
Я было открыл рот, но тут же закрыл его. Разумеется, это с ней случилось, только в другом месте, с другим человеком, а скорее всего, не один раз и наверняка по ее доброй воле. Я понял, что ее страшная месть фактически останется безнаказанной, потому что есть вещи, которые невозможно сказать отцу о его родной дочери, тем более если он тебе нравится.
— Не помню, чтобы я так ошибался в человеке, — нещадно жалил меня Октобер. — Я считал, что вы отвечаете за свои поступки… по крайней мере, можете держать себя в руках. А вы — дешевый, похотливый кот. Я считал, что вы — человек, достойный уважения, отдал вам свои деньги, а вы позволили себе развлекаться за моей спиной, совращать мою дочь!
Что ж, в его словах было много обидной правды. Меня и самого мучили угрызения совести за свое дурацкое поведение, но это ничего не меняло. Все же мне нужно было как-то обелить себя. Во-первых, я никогда не сделал бы Пэтти плохо; во-вторых, надо продолжать расследование… Сейчас, когда что-то начало наклевываться, я вовсе не хотел, чтобы меня отправили домой с позором.
— Я действительно заходил с Пэтти в сарай, — медленно произнес я. — И действительно поцеловал ее. Один раз. Всего один раз. После этого я не прикасался к ней. В буквальном смысле слова… ни к ее руке, ни к платью… ни к чему.
Наверное, целую минуту он смотрел на меня в упор. Постепенно гнев уступил место какой-то усталости.
Наконец он сказал, почти полностью успокоившись:
— Кто-то из вас лжет. Я должен верить своей дочери.
— Конечно, — согласился я. Потом отвернулся, посмотрел в глубь балки. — Что ж, по крайней мере, одной проблемой меньше.
— Какой проблемой?
— Как уйти отсюда с грандиозным скандалом и без рекомендаций.
Мысли его были заняты совершенно другим, и какое-то время он стоял, словно не слыша моих слов,
