выпить чего-нибудь покрепче, закусить, пообщаться… Дети же просто закусывали, запивая закуску лимонадом или соком, общались, резвились на лоне природы. У молодёжи, в честь которой, собственно, и назывался праздник, свои, молодёжные интересы, тоже не лишённые выпивки и разнообразного общения.
Для выполнения этого последнего и, пожалуй, основного пункта программы на гуляние все шли, нагруженные сумками, торбами, авоськами, из которых непременно торчали горлышки бутылок, куриные ножки, пучки зелёного лука… А сам пункт выполнялся следующим образом: компания уединялась под каким-либо кустом, затем, в зависимости от величины компании, растеливалось одно, два, три одеяла или покрывала, на них выставлялись все принесенные с собой припасы, и начиналось пиршество. Потом кто-то с кем-то беседовал, кто-то что-то вспоминал и обсуждал, кто-то перекидывался в картишки или забивал на пеньке 'козла', парочки уединялись в сторонке, детвора ловила бабочек и жуков… Иногда доходило, конечно, и до мордобоев. А как же, не без этого…
Из леса возвращались, кто когда хотел. Но молодёжь и любители спорта не забывали, что во второй половине дня, ближе к вечеру, в посёлок в этот день приходил 'большой футбол' – местная команда встречалась с футболистами из какого-нибудь соседнего села, а то и из самого райцентра.
Вот в такой День молодёжи с утра выдалась чудесная погода: солнечно, тихо, тепло.
Аполлон появился на Партизанской поляне пораньше, когда молодые активисты ещё только устанавливали на одной и з машин радиоаппаратуру, колонки, протягивали провода от линии электропередачи, проходившей в нескольких десятках метров, рядом с выбитой в песке дорогой, ведущей на лесопилку. Ему было интересно увидеть всё с самого начала.
За почти месячное пребывание в Синели он всё никак не мог очухаться от различных происшествий, случавшихся с ним на протяжении всего этого времени. И вот, ко Дню молодёжи все неприятности остались позади, он был в прекрасной форме, никаких шишек, никаких царапин, никаких неприятных запахов. Разве только забинтованный палец, ради которого пришлось ещё раз заглянуть в районную поликлинику. Но это, скорее, был плюс, а не минус. Об истинном происхождении травмы знала только Клава и он сам. В народе же ходил слух, что палец он сломал при спасении Жува. Даже те немногие, кто видел эту его 'куклу' раньше подвига, уверовали в то, что это случилось позже. А в своей популярности он убедился ещё по пути в лес, и вот теперь, на поляне, все, даже незнакомые, здоровались с ним как со старым приятелем, причём обязательно старались пожать руку, перекинуться парой слов.
Словом, у Аполлона было превосходное настроение, грандиозные планы – он решил рискнуть и начать писать свои мемуары о жизни в России, дикая популярность и цветущий праздничный вид. Чего ещё можно пожелать? И тут, среди прибывающего на поляну люда, как раз и появился ответ на этот вопрос. Он, вернее, она, а это была именно она, появилась с группой подружек. Всем им был лет по восемнадцать- двадцать, все были нарядны и привлекательны, веселы и красивы. Но она выделялась из всего этого концентрата молодости и красоты. Она была особенно нарядна и привлекательна, особенно весела и красива. С её появлением все эти праздничные приготовления стали ещё более праздничными и радостными.
Позабыв про всё на свете, он видел только её. И она увидела его. И так посмотрела… Сквозь мелькание нарядных человеческих фигур он увидел, как она что-то спросила у подружек, как те повернули головы в его сторону, как потом стали ей что-то рассказывать, как она снова посмотрела в его сторону. Так посмотрела!
Из этого возвышенно-романтического состояния его вывел знакомый радостный голос:
– Привет!
Он оглянулся. Перед ним стояла Клава. Наверное, она была очень нарядна и красива, очень привлекательна. Но Аполлону в тот момент она показалась некрасивой старой толстухой. Однако он мобилизовал всё своё джентльменское естество, радостно заулыбался и весело сказал:
– Привет, Клавочка. А я всё высматриваю, что-то, думаю, тебя не видать.
– А я на машине с ребятами приехала, – она махнула рукой в сторону стоявшего у обочины дороги новенького 'Жигулёнка'. – К соседке сын с другом из Дебрянска приехали. Я вместе с ними в школе училась, правда, в разных классах.
Аполлон посмотрел на стоящих у легковушки парней, которые закурили, и о чём-то разговаривали между собой. Ребята имели городской вид и выглядели добрыми молодцами. У Аполлона где-то внутри шевельнулось какое-то чувство соперничества, или даже собственничества, если угодно. Зря, что ли, он с Клавой столько натерпелся. Нет, просто так он вам её, ребята, не уступит. Перед его глазами вдруг возникла душещипательная картина, которой он наслаждался за минуту до того, как шлёпнулся задницей в торт. И чувство собственника пересилило все остальные. Он снова посмотрел на Клаву. Та что-то весело ему рассказывала. Никакая она не старая, и совсем не толстая, и очень даже милая и симпатичная.
– Идём, – сказал он ей.
– Куда?
Она ещё была в своём весёлом рассказе, и улыбалась своей обезоруживающей детской улыбкой.
– Прогуляемся.
– А может, концерт сначала посмотрим? У вас на заводе в клубе неплохой вокально-инструментальный ансамбль… Вон, вон… смотри, уже на сцене.
Аполлон посмотрел на сцену – кузов грузовика с откинутыми бортами. На вид ансамбль, действительно, был неплохой. Во всяком случае, оригинальный, это точно. И что никого из них на заводе Аполлон не видел, тоже было очевидно. Впрочем, в заводском клубе подвизались музыканты-любители и из совхоза, и с лесопилки… Парень лет двадцати пяти, где-то ровесник Аполлона, в слегка потёртом джинсовом костюме, настраивал электрогитару и давал какие-то советы двум другим, совсем молодым, музыкантам, видимо, ещё школьникам – клавишнику и ударнику. Клавишник был в аккуратном костюмчике, хотя уже слегка на него маловатом, в галстуке и в очках, с короткой аккуратной причёской. Ударник же, наоборот, был патлатый и, не считая брюк, в одной майке с номером '7' на груди. Но самый впечатляющий вид имел басист. Несмотря на жаркую погоду, он почему-то был в старых грязных кирзовых сапогах и замызганой телогрейке, в пыльной кепке и с недельной щетиной на щеках. Гитара болталась у самых его колен, так что длинные руки, терзавшие инструмент, висели, как плети. Перед ним стоял микрофон, в который эта колоритная личность и запела хриплым голосом:
– Может быть, и ты не раз влюблялся,
Может быть – я этого не зна-а-аю…
Впрочем, как показалось Аполлону, пел он довольно неплохо.
Когда ансамбль сменила группа танцовщиц-школьниц, Аполлон потащил Клаву к буфету, купил две порции мороженого, и они направились к окружавшим поляну деревьям.
– Ты представляешь, – рассказывала Клава, сосредоточенно вылизывая из вафельного стаканчика мороженое, – Ваня и в самом деле в тот день напился…
Они уже отошли довольно далеко от поляны, со стороны которой доносилась музыка, и слышались отдельные громкие крики. Вокруг никого не было, только птицы щебетали в кронах деревьев и в кустарнике.
Аполлон уже слопал своё мороженое и, дурачась, сделал попытку слизнуть мороженое прямо с Клавиного языка. Попытка удалась, и их языки вместе с мороженым скрылись внутри глубокого долгого поцелуя.
Они опустились на густую мягкую траву между малинником и муравейником, сообща доели Клавино мороженое, и некоторое время лежали рядом и наблюдали за кипучей деятельностью муравьёв.
Аполлон потянулся за какой-то высокой травинкой, которую венчала пушистая кисточка, и взгляд его задержался на крепких Клавиных ногах, согнутых в коленях. Клава лежала на животе, юбка у неё слегка задралась, обнажив ноги до середины бёдер. Аполлон вытащил длинный и крепкий стебель из сочленения и, повернувшись к ногам Клавы, провёл по икре и подколенному сгибу кисточкой. Клава слегка вздрогнула от неожиданного прикосновения, и обеспокоенно повернула голову, но, увидев скользившую по ноге травинку, успокоилась и снова повернулась лицом к муравейнику.
Аполлон же, наоборот, развернулся на 180 градусов, продолжая осторожно гладить ноги Клавы кисточкой. Он видел, как легонько подрагивает гладкая кожа, и покрывается мелкими пупырышками под скользящим по ней нежным раздражителем.
