В этом её 'хорошо?' было столько детской непосредственности, что он без всякой обиды согласился. Она успокоилась, и он снова стал просто её целовать. Его переполняло желание зацеловать это прелестное милое создание, эту маленькую хрупкую фею всю-всю.
Постепенно перейдя с лежащей на бедре руки на само бедро, он незаметно, мало-помалу, добрался до её трусиков. Леночка позволила ему это сделать, положив свою руку ему на голову, и сжав в ладошке его вихор.
Поощряемый её стонами он продолжал нежно целовать её гладкие нежные бёдра у самой границы трусиков, повлажневших от нектара любви, уже ощущая в губах и на языке выбившиеся наружу мягкие волнистые волоски. Постепенно он стал подсовывать кончик языка под влажную, слегка липкую ткань, и уже там ласкать им нежную кожу. Наконец, незаметным движением руки оттянув и отодвинув в сторону материю, он коснулся языком шелковистых горячих лепестков. И тут он почувствовал, что давление её руки на его затылок усиливается. Тогда пальцами свободной руки он раздвинул слипшиеся гребешки и углубился языком в открывшуюся влажную, умопомрачительно пахнущую щель. Он вылизывал её так тщательно и самозабвенно, как, наверное, только кошка может вылизывать своих котят.
Когда он почувствовал под своим языком крошечный, едва выступающий, бугорок клитора, среди стонов, исходивших из Леночкиной груди, послышалось вдруг, сначала тихо, затем всё более отчётливо и громко:
– Вкусно… вкусно… ой, как вкусно…
Аполлону казалось странным и непонятным, какая такая связь может быть между клитором и вкусовыми ощущениями. Уж если говорить о такой связи, то она была между её клитором и его, а не её, языком. Ему казалось, что она выражает не свои, а его мысли, не уставая повторять:
– Как вкусно… вку-сно… ой… как же… всё-таки… вку-сно…
'Оказывается, даже такая сексуальная тонкость передаётся по наследству, – подумал он, – интересно, что она там так смакует?' – и спросил:
– Правда, вкусно?
Леночка, не переставая сладко постанывать, выдохнула:
– Пра-вда… Безу-умно… вку-сно…
– Вкуснее бананов? – назвал он первое, что пришло на ум.
– Конечно… вкуснее… вку-сно… ещё… ещё… давай… так… да… О-о-о…
Аполлон выдал ей очередную порцию вкусненького и продолжил выяснение, чем же он её, всё-таки, потчует. Должен же он сам знать, в конце-то концов.
– Ну какой хоть вкус? С чем-то можно сравнить?
– Не-е-ет… Это самое вкусное… Вкуснее… всего… на свете… Ой… ой… мамочка… как вкусно… ещё… как хорошо…
Она всё сильнее вдавливала его голову себе между ног.
Ему вдруг захотелось, так же, как это было пару часов назад с её матерью, ласкать и её клитор, и её тонкие, изящные пальчики, блуждающие по нему. Он оторвал голову от её лобка, преодолевая сопротивление её руки, и, нашарив в стороне губами другую руку, втянул в рот пальцы. Сквозь дурманящий запах сена в нос ему ударил запах машинного масла вперемешку с, как сейчас принято говорить, тремя в одном – запахом табака, барды и ещё чёрт знает чего. Одновременно он почувствовал, что ещё одна рука легла ему на затылок. В мозгу у него произошло какое-то короткое замыкание, после которого вдруг ярко вспыхнул вопрос: 'сколько у человека рук?' Он поднял свою руку и нашарил ей маленькие кисти, лежащие у него на затылке. Обе они скрылись в его ладони.
Ужас охватил его. Выплюнув изо рта заскорузлые, вонючие, волосатые пальцы – до него только теперь дошло, что они именно такими и были, – он вскочил и, одновременно с просьбой Леночки: 'Хочу тебя… Сейчас…', схватил её за обе руки и потащил за собой в темноту ночи.
Глава XXX
Понедельник, как известно, день тяжёлый. Особенно после праздника.
Аполлон в полной мере с утра ощутил правоту этой поговорки. Он не выспался: всю ночь его мучили какие-то кошмары – столько рук, самых разных, но обязательно волосатых, вонючих, и с толстыми, как сардельки пальцами, он, вообще, в своей жизни не встречал до этих сновидений. Причём возникали они в самых невероятных местах и комбинациях: руки на месте ног или ушей; целые букеты рук, торчащих во все стороны из задниц; осьминоги с руками вместо щупалец; всякие животные, начиная от самых страшных динозавров, и кончая самой обычной домашней мухой, оснащённые с ног до головы руками с десятком заскорузлых пальцев каждая…
Короче, с утра настроение у Аполлона было предерьмовейшее.
В гараж он пришёл, когда все шофёры уже начинали рабочий день. Как и положено, конечно, – с перекура. Перекуривали в специально отведенном для этого месте для курения – на низеньких скамейках, замкнутых в виде квадрата вокруг углублённого в землю ведра с водой, в которой плавали раскисшие окурки.
Аполлон поздоровался и, хотя не курил, тоже подсел в компанию.
– О! Смотрите, кто идёт, – воскликнул вдруг Перепелиное Яечко, глядя в сторону проходной. – Явление Христа народу.
От проходной шёл Антон. Вид у него был обычный для человека, только что вышедшего из запоя: опухшее лицо с узкими щёлками вместо глаз, недельная щетина, непричёсанные, торчащие во все стороны, волосы, страдальческая мина, помятая одежда.
Антон подошёл, поздоровался с каждым за руку и сел на скамью.
– Дайте кто-нибудь закурить, – попросил он, шмыгнув сначала носом, а потом смачно высморкавшись в ведро.
– Чё это ты сопли посреди лета распустил? – спросил его Бочонок, протягивая пачку 'Примы'. – Людям аппетит тут портишь…
Антон не спеша прикурил от Бочонковой сигареты, несколько раз глубоко затянулся, прежде чем ответить на, в общем-то, риторический, вопрос:
– А-а-а… Баба вчерась выгнала на ночь глядя с хаты.
– Так на улице даже лучше спать: на свежем воздухе. Как в вытрезвителе, – подковырнул его Перепелиное Яечко.
Антон помолчал, не обращая внимания на колкость. Потом, решил, всё же, видимо, поплакавшись, облегчить обиду, нанесенную женой:
– Да я ж вчерась уже почти совсем не пил, хоч и праздник был… Стали ложиться спать, ну, мне захотелось… Я ей говорю: 'Шур, давай'. А она, зараза, ты пьяный, говорит. Ну не скотина ли? А? Хоч бы, правда, пьяный был, а то ж только выпимши. За весь день, если бутылку самогона выпил, так хорошо. А она заладила как попугай: пьяный ты, да пьяный. Только по трезвянке, мол, давать буду… Нет, она мне ещё условия выставлять будет!…
Антон презрительно сплюнул в ведро.
– А у тебя, наверно, стоЗт, только когда выпьешь, – подначил со своей лукавой улыбочкой Бочонок. – Несостыковочка…
Мужики заржали.
– Чё вы ржёте как жеребцы перед течной кобылой, – недовольно протянул Антон, но всё же продолжил свои излияния:
– Ну, я ей по морде, конечно, съездил. А она, зараза, выступком по яйцам, и, пока я корячился, за дверь, как был, в одних трусах выперла…
Мужики зареготали, а Антом снова высморкался.
– Так ты чё, под дверью всю ночь, как цуцик скулил? – спросил Перепелиное Яечко.
