повернулась к Андрею Данилычу и убеждающе посмотрела ему в глаза. – Он и на производстве на хорошем счету, и морально очень устойчив – не пьёт, не курит, политику партии и правительства целиком и полностью разделяет. Было бы непростительной ошибкой потерять такого сознательного человека. Вот если б Аполлон Антона спас, этого пьяницу и прогульщика, тогда бы, я думаю, медали он не заслужил бы…
Тут и сам Аполлон был солидарен с Зоей Герасимовной – уж кого-кого, а Антона он своими руками, скорее, с превеликим удовольствием утопил бы, хоть в чистой, даже в дистиллированной, воде, чем спас.
Однако Бабочкин с ними, похоже, был не согласен.
– Да, как же – съязвил он, – тогда б ему выговор надо было объявить. С занесением в учётную карточку… – Витя повернулся к Аполлону. – Ты, Американец, кстати, когда на учёт встанешь?
– На какой учёт? – удивился Аполлон.
– На комсомольский, на какой же ещё.
– А я не комсомолец, – честно признался Аполлон. 'Этнографическое общество', пославшее его в Россию, как-то упустило из виду этот вопрос… или посчитало несущественной мелочью…
Все в изумлении посмотрели на него.
– Как это не комсомолец? – спросил самый удивлённый из них – Глиста.
– Не довелось как-то… – растерянно заморгал Аполлон.
– То есть, как это – не довелось? Ты совершаешь один подвиг за другим… Наша, можно сказать, гордость и надежда… Вон, даже в футбол, и то… Санькина вон опозорил – говорят, он запил с горя… И не комсомолец? Да этого просто не может быть! – Глиста вдруг принял крайне озабоченный вид и резко активизировался. – Нет, товарищи, подождите. С этим надо разобраться. Если он не комсомолец, то, как мы можем представить его к высокой награде государства? Вы сами подумайте. Один среди всех оказывается не комсомольцем, и именно он почему-то спасает человека на водах. Это вообще похоже на какую-то провокацию.
– Это что ж, если там кроме него больше никого не было, ему надо было за вами бежать, Иван Васильич? Бегите быстрей, спасайте Жува, мол, а то я не комсомолец, у меня прав таких нету. Так что ли? – раскипятился Бабочкин.
– А ты почему его до сих пор в комсомол не принял? – сделал ответный выпад Глиста. – Тогда б ему не пришлось за мной бежать.
– Ну что вы раскричались? – вмешалась Зоя Герасимовна. – Спасать, конечно, может каждый, но награждать мы каждого не можем – на всех просто медалей не напасёшься.
– Да, конечно, не напасёшься, потому что кое-кто их уже скоро себе на жопу вешать будет, – повернулся к ней Витя.
– Это кто же это? – воскликнул злорадно Глиста. – Уж не Брежнев ли?
– Какие у вас нехорошие мысли, Иван Васильич, – ухмыльнулся Бабочкин. – Я Петю имел в виду, а не дорогого Леонида Ильича.
Глиста понял, что назвать самую уважаемую фамилию поторопился, и теперь получалось, что он сам как бы подтверждал намёк Бабочкина.
– Ладно тебе, Бабочкин, лыбиться. Ты скажи, чего предлагаешь, – попытался он примирительным тоном отвести от себя нехорошие подозрения.
– А чего я предлагаю? Андрей Данилыч же предложил: представить Американца, то есть, Аполлона, к высокой награде родины – медали 'За спасение утопающих'.
– Ну не можем же мы наградить его медалью… Потому что он не комсомолец. Это дискредитирует в его лице весь комсомол, – наставительно произнёс Глиста. – Грамоту, самое большее…
– А если б он был комсомольцем, тогда бы наградили?
– Конечно, никаких вопросов.
Аполлон, плохо понимая, о чём идёт речь, с интересом наблюдал за происходящим. То есть, он понимал всё, что говорилось, но не понимал, почему это всё говорилось, что это за трейдинг такой идёт: кому можно спасать, кому – нельзя, кого – нужно, кого – не нужно, кого можно награждать, кого – нельзя…
– Да не надо меня награждать, – совершенно искренне сказал он вслух.
– Цыц, – повернулся к Аполлону Бабочкин, затем снова посмотрел на Глисту. – Ну, тогда, Иван Васильич, считайте, что он комсомолец, – он снова поворотился к Аполлону. – Американец, у меня совсем из головы вылетело, что тебя ещё Тенькова приняла… Было собрание, протокол, всё как положено… И ты, видно совсем забыл, когда Антон тебя коромыслом треснул… Я вот карточку только твою не нашёл. Наверно, Катька с собой прихватила по ошибке. Не переживай, выпишем новую.
Упоминание Кати, и при этом мастерское враньё Бабочкина заставили Аполлона поверить, что Катя специально прихватила его несуществующую карточку, чтобы иметь хоть какую-то память о нём. И ему стало так хорошо от этих мыслей!
Бабочкин тем временем испытующе смотрел на Глисту. Тот потупился, покряхтел, затем выдавил:
– Ладно… Я – за.
– Единогласно, – тут же, облегчённо вздохнув, подытожил Никита Николаевич, довольный, что весь этот базар-вокзал, наконец, закончился.
Когда все выходили из кабинета, директор задержал Аполлона.
– Ты что, не мог сказать, что комсомолец? – доверительно-наставительно спросил он, когда кабинет опустел.
– Да врать как-то с детства не приучен, – ответил Аполлон, где-то в глубине души понимая, что совсем заврался.
– Да брось ты! Какая, к чёрту, разница: комсомолец – не комсомолец… Ладно. Я тебя чего задержал-то. Мы должны будем скоро новую машину получать, так Олег, мой шофёр, хочет на неё сесть. Ну, а раз хочет, пускай пока на старой поработает. Я с ним уже говорил, он не против. В общем, так – дорабатывай эту неделю на своей, а с понедельника пересядешь на мой 'Уазик', будешь меня возить. В зарплате не потеряешь… Ты как на это смотришь?
Никита Николаевич с нескрываемой надеждой посмотрел на Аполлона.
Тот на мгновение задумался, затем сказал:
– Я не против.
– Ну вот и хорошо, – обрадовался директор. – И сразу тебе скажу: на следующей неделе в Дебрянске состоится совещание руководящих работников ликероводочной промышленности. Со мной уже ты поедешь. Я смотрю, парень ты – то, что надо! С тобой не пропадёшь. Даже из гавна вытащишь, если что…
'Значит, о своём прозвище он ещё не знает', – подумал Аполлон.
– Так что, готовься, – продолжал директор. – Да, и дырку для медали этой можешь уже на пиджаке крутить. Отметим вместе…
Он вдруг хихикнул:
– Анекдот про Брежнева знаешь?
Аполлон с удивлением посмотрел на Никиту Николаевича, а тот уже рассказывал свой анекдот:
– Пошёл как-то Леонид Ильич на охоту, да и пропал. Ну, все на волка подумали – что он его съел. А волк отпирается, и доказательств никаких нету. И тут вдруг объявляется свидетель – заяц. Ну, как там это делается – сажают волка и двух подсадных: медведя с кабаном. Только зайца завели в комнату, а он сразу на волка пальцем тыкнул и заорал: 'Это он, он его съел – я сам видел, как он потом одними медалями три дня срал!'
Никита Николаевич аппетитно засмеялся, сладко повизгивая и похрюкивая.
Глава ХХХII
