Если спросишь, где я

своей подругой.

— Ну пока, — кивнула она в ответ, и, пошатываясь, пошла к выходу.

Уже поздно, надо ехать, а тут еще дождь припустил. Проводив подругу до крыльца, я вернулся в коридор и встал у окна: отодвинув занавеску, я смотрю, как она уезжает. Уезжает на моей тачке, сильно выпившая. Правда, и я не лучше, так что ничего не поделаешь. Боковым зрением фиксирую кресло рядом с батареей и точно приземляюсь на мягкую подушку. Кто-то из сидящих в комнате поднимает голову, смотрит в мою сторону, потом опять утыкается в экран. Я сижу тихо, иногда смотрю, что показывают по телеку.

А ближе к вечеру случилось вот что: входная дверь распахнулась, и два рослых мужика буквально внесли в комнату, где мы смотрели телевизор, како­го-то парнишку — как я потом узнал, это был Дж. П. в сопровождении своих тестя и шурина. Держа пар­ня под локотки, эти двое рысью подбежали к столу Фрэнка Мартина, — старик вручил нашему доктору чек и зарегистрировал Дж. П. Потом они вдвоем бы­стренько отвели его наверх — не иначе как уложили в постель. Потому что и минуты не прошло, как оба были уже внизу и ринулись к выходу: видно было, что они хотели как можно быстрее убраться отсю­да, — сдать Дж. П. и умыть руки. Я их не виню — с ка­кой стати? Откуда мне знать, как бы я повел себя на их месте?

А через день, к вечеру, мы с Дж. П. встретились на крыльце: поздоровались за руку, поговорили о пого­де. Именно в тот день парень первый раз заметил, что у него дрожат пальцы. Уселись мы на крыльце, ноги задрали на перила: сидим себе, откинувшись на спинки стульев, будто про цыпочек своих разговари­ ваем. Вот тогда-то Дж. П. и рассказал мне эту исто­рию.

Сегодня небо затянуло, на улице похолодало, но сидеть снаружи еще можно. На крыльцо, докурить сигару, выходит Фрэнк Мартин: на нем толстый сви­тер, до верху застегнутый на молнию. Роста он не­ большого, коренастый. Голова вжата в плечи, воло­сы седые, курчавые. При его телосложении голова смотрится слишком маленькой. Он стоит, широко расставив ноги, скрестив на груди руки, зажав в зу­бах сигару. Стоит и смотрит вдаль, на горы по ту сто­рону долины, а сигара так и ходит у него во рту. Сто­ит как победитель: ему ли не знать, каковы ставки в этой игре?

Дж. П. сразу сникает, делается тише воды ниже травы. Я швыряю окурок в ведерко из-под угля, а сам смотрю вопросительно на своего напарника: тот только сильнее вжимается в стул. Сидит нахохлив­шись, подняв воротник. Какого черта? — недоуме­ваю я про себя. А Фрэнк Мартин делает затяжку и медленно провожает взглядом выпущенное кольцо дыма; потом, задрав кверху подбородок, выдает:

— В-о-о-н там — видите? — на той стороне долины Джек Лондон выстроил себе дом. Видите вон тот зе­леной холм? — как раз за ним. И что вы думаете? — спился Джек Лондон: алкоголь его доконал. А ведь он мог бы дать любому из нас сто очков вперед, но даже он не справился. Извлекайте уроки, парни.

Сказал и посмотрел на остаток сигары: все, вы­шла — он отбросил ее в ведерко. Потом, помолчав, добавил:

— Захотите почитать, пока вы здесь, — очень сове­тую взять одну его книжку, называется «Зов пред­ков». Слыхали? Она наша собственная. Это история про зверя, который наполовину собака, наполовину волк. Ну ладно — проповедь закончена.

Он поддернул штаны, оправил свитер и говорит:

— Все, я пошел. Увидимся за обедом.

— Рядом с ним чувствуешь себя тлей, — замечает Дж. П., когда тот скрылся. — При нем я кажусь себе тлей. Мотает головой. Потом вспоминает: — Джек Лондон — вот это имя! Мне бы такое! С таким-то именем...

Первый раз меня привезла сюда жена. Тогда мы еще были вместе, пытались что-то склеить. В об­ щем, приехали сюда с ней, и, помню, она задержа­лась часа на два — о чем-то они с Фрэнком Мартином беседовали наедине. Потом она уехала, а утром он отвел меня в сторону и говорит:

— Думаю, мы вам поможем. Только вам нужно очень этого захотеть и постараться нас услышать.

Но я не знал, чем они сумеют мне помочь и суме­ют ли вообще. Одна моя половина ждала помощи, но ведь есть и другая половина.

На этот раз меня привезла сюда моя подруга. Это она сидела за рулем моей машины. Ехали по дождю.

Всю дорогу пили шампанское. Когда подъехали к ме­сту, мы оба были уже хорошие. Она хотела меня вы­грузить, развернуться и уехать обратно: у нее дома масса дел, — завтра ей на работу. Она секретарша, и фирма у нее приличная, продают какую-то электро­нику. И потом, ее ждет сын. Наглый, скажу я вам, мо­ локосос. Я-то хотел, чтобы она сняла номер в гости­нице, переночевала и поехала обратно утром. Я так и не знаю, снимала она комнату или нет. С того дня, как она поднялась со мной по ступенькам в кабинет Фрэнка Мартина и сказала ему с порога: «А вот и мы», от нее никаких вестей.

Но я не обижаюсь. Она и представить себе не мог­ла, на что себя обрекала, согласившись, чтобы я жил у нее — ну, после того, как моя жена меня выставила. Наоборот, мне ее жаль. И дело вот в чем: накануне Рожества она получила результат теста на рак шей­ки матки, и прогнозы оказались неутешительные. Ей нужно было идти на прием к врачу, причем сразу после праздников. В общем, было от чего запить. Помню, купили мы тогда выпивку, еду и пили не­сколько дней подряд, до самого Рождества. Нам да­же Рождество пришлось идти отмечать в ресторан, поскольку ей было не до кухни. Вместе с ее наглым молокососом мы, помню, открыли рождественские подарки и потом втроем отправились в ближайшую закусочную, где готовят стейки. Есть мне не хоте­лось, я взял себе немного супу и горячую булочку. С супом хорошо пошла бутылка вина — моя подруга то­же выпила. Потом, уже дома, мы переключились на «Кровавую Мери», и следующие два дня я ничего не ел, кроме соленых орешков. Ну и, конечно, пил: я выпил, наверно, ведро бурбона. Куда дальше? Я ей и сказал тогда: «Милочка, пакую вещи, еду назад к Фрэнку Мартину».

Она стала объяснять сыну, что ей придется уехать на несколько дней и что ему нужно будет самому гото­вить. Но только собрались закрыть за собой дверь, как этот ублюдок развизжался на всю округу: «Ну и черт с вами! Уезжайте! Пропади вы пропадом!» Каков, а?

На выезде из города мы остановились купить шампанского в магазинчике, где торгуют спиртным навынос. По пути прихватили пластиковые стакан­чики, купили ведерко жареных окорочков, загрузи­ли все это в машину и под проливным дождем отпра­вились к Фрэнку Мартину, — потягивая шампанское и слушая музыку. Она вела, я переключал музыку и разливал. Хотелось праздника, а он все не наступал. К окорочкам мы так и не притронулись.

Надеюсь, она вернулась домой жива-здорова. Ес­ли бы что-то случилось, мне бы наверняка сообщи­ ли. А так, ни она, ни я друг другу не позвонили; мо­жет, она уже была у врача, а, может, нет. Может, это вообще все ошибка: может, результаты теста перепу­тали, — такое бывает, правда? Но раз у нее моя маши­на, и я оставил в ее доме свои вещи, значит, мы обя­зательно хотя бы раз еще встретимся.

...Звонит колокол — такие раньше были в ходу на старых фермах, а здесь им созывают к столу. Мы с Дж. П. поднимаемся и идем в дом. Да и зябко уже си­деть на крыльце — холодает; когда говоришь, изо рта идет пар.

Утром 31-го пытаюсь дозвониться жене — никто не отвечает. Но это нормально. Ничего не подела­ ешь. Последний раз мы с ней говорили по телефону недели две назад, и ничего хорошего из этого не вы­ шло: накричали друг на друга, я ее пару раз обозвал, она меня обругала «пьянью» и повесила трубку — вот и весь разговор.

А сейчас меня снова потянуло с ней поговорить — мы ведь так ничего и не решили. И потом, я оставил у нее кое-какие свои вещи.

Тут среди ребят есть один — хвастается, будто ез­дит по всему миру: в Европу, еще куда-то. Не знаю, может, врет, может, правду говорит — бизнесом вро­де занимается. Еще он говорит, что свою меру знает и вообще он не понимает, зачем ему тут у Фрэнка Мартина прохлаждаться. Только одно не сходится: парень не помнит, как сюда попал. Хохочет: ну не помню, хоть убей! Говорит:

— Каждый может отрубиться, — это ничего не до­казывает.

— Он не алкаш, — внушает он нам, точно мы дети ма­лые.

— Назвать человека алкашом — это серьезное об­винение, — развивает он свою мысль. — Такими сло­вами хорошего человека можно запросто утопить.