общественным сознанием, ибо они поддерживались официально и с помощью искусства. В таких мифах формулы, высмеиваемые Шекли, — «стреляйте первыми» или «хороший индеец — это мертвый индеец», — отнюдь не почитались безнравственными, ибо вытекали из глубоко укоренившихся предубеждений: коль скоро индейцы — дикари, значит, они коварны и жестоки, а если это так, то белый человек абсолютно прав, уничтожая их. Потребовалось много десятилетий для того, чтобы белые люди, по словам Шекли, «почувствовали себя виноватыми». Вестерн активно участвовал в обоих процессах — ив утверждении мифа и в его разрушении.
Читатель, вероятно, помнит из предыдущего, что на заре жанра уважительный, благожелательный показ индейцев не был редкостью. Мало того, мотивировки их столкновений с переселенцами, особенно в фильмах Томаса Инса, зачастую трактовались не в пользу белых. Это объяснялось даже не столько комплексом вины, сколько чувством элементарной справедливости, еще не успевшим остыть после сравнительно недавнего окончания индейских войн, вызванных отчаянием, голодом и страданиями обреченного на вымирание народа. Но одновременно вестерн уже начинал творить легенду о безупречном героическом прошлом, которая, вознося на пьедестал одних, должна была уничтожить для этого других. И симпатичные белые герои, патриоты и джентльмены, принялись за истребление на экране тех самых вымышленных врагов, в каких предубежденное воображение космических братьев и сестер превратило Дантона и его несуществующих соплеменников.
Нарочито устрашающе раскрашенные, свирепые, без всякого проблеска человеческого чувства, дикари, от которых доблестные кинопионеры защищали своих прелестных белокурых женщин и ангелочков-детей, вызывали, естественно, глубокое отвращение, хотя были так же похожи на реальных индейцев, как пасквилянтский портрет на оригинал.
Шло время, тенденция эта крепла и в конце концов одержала полную победу. Переселенческий вестерн, если в нем фигурировали индейцы, а они появлялись почти всегда, предав забвению традиции Инса, изображал их уже только как нацию жестоких негодяев, которых в кровавых делах может остановить лишь один аргумент — пуля. Мы уже приводили примеры этого, разбирая фильмы в предыдущих разделах.
Начиная с картин, подобных «Дорожным агентам» или таким лентам, как «На военной тропе» и «Почему опоздала почта?», снимавшимся в те же годы, что «Сердце индианки» и «Война в прериях» Инса, и кончая изделиями массовой продукции самых последних лет, на которой новые веяния в трактовке индейской темы почти не отразились, существует безотказный прием, связанный с абсолютизацией вестерном понятий добра и зла. Добро всегда должно быть прекрасным, зло — безобразным. А поскольку индейцы в фильмах такого рода — носители зла, тенденциозность их показа начинается уже с выбора типажей.
Красивый народ в результате тщательного подбора статистов (нередко — белых) и отталкивающего грима выглядит сборищем ублюдков, свирепых уродов и лам-брозианских типов. Таким образом, отрицательное отношение к ним определяется сразу же, априорно, еще до начала действия. Другой испытанный способ, закрепляющий это отношение, — демонстрация изощренной жестокости, якобы свойственной индейцам от природы, и обывательское хихиканье по поводу их дикости, нецивилизованности.
Скажем, в «Жителе равнин» Сесиля де Милля (1936) сцена разграбления дома переселенца и бессмысленного уничтожения всей его обстановки бандой краснокожих дьяволов сделана с таким расчетом, чтобы патологическая страсть к разрушению, которую режиссер усердно подчеркивает, была воспринята зрителем как извечное свойство индейской души. А чтобы в этом уже не оставалось никаких сомнений, следует эпизод, в котором героя пытают, привязав над костром. Пламя лижет ему пятки, а индейцы со свирепым упоением пляшут вокруг него, размахивая факелами, подобно инквизиторам, сопровождающим осужденного к месту казни.
Попутно можно и повеселиться, глядя, как эти наивные дурачки примеряют дамские шляпки с перьями, или наблюдая (уже в другом фильме, в «Юнион пасифик») за яростной стрельбой в пианино и манипуляциями с дамскими корсетами. Через четверть века, в фильме Майкла Кертица «Команчи», мы снова увидим все те же зверства индейцев, пытающих по наущению не менее мерзкого, чем они, мексиканца белых людей. Здесь их избивают, подвесив за руки или за ноги на жгучем солнце, и волочат по пыли, привязав к хвостам лошадей. В этом фильме нам покажут также переселенческий поселок после налета индейцев, труп глубокой старухи в кресле и растоптанную тряпочную куколку, словно перешедшую сюда по наследству из «Большой тропы». Запомните эти детали, читатель, потому что потом, в «Маленьком Большом человеке», мы тоже увидим убитых старух, плавающих в луже крови молодых женщин и детей, только это произойдет уже в индейском лагере, уничтоженном — в нарушение всех соглашений и законов — солдатами генерала Кастера. И это будет та часть правды о Дальнем Западе, которая замалчивалась и продолжает замалчиваться традиционным массовым вестерном. Наоборот, генерал Кастер долгие годы числился национальным героем, и вестерн немало способствовал созданию этой легенды.
Он был произведен в генеральский чин совсем молодым: ему едва минуло тогда тридцать пять лет. Его возвышение началось еще в период Гражданской войны и было стремительным. Но честолюбие его требовало все новой и новой пищи, и это оно толкнуло Кастера на те жесточайшие карательные акции, которые были предприняты против индейцев. Вся его дальнейшая карьера зависела от того, насколько быстро и кардинально будет решен «индейский вопрос». А такое решение проблемы было возможно достигнуть, по его мнению, лишь с помощью устрашения и безжалостной расправы со всеми индейцами без разбора — и с правыми и с виноватыми.
Газеты того времени писали о Кастере как об очень храбром человеке, совершенно лишенном страха смерти. А если учесть, что он был молод, импозантен и по утверждению тех же газет — обладал незаурядными военными талантами и остроумием, то можно понять, почему его имя окружили таким ореолом еще современники. Тем более что о жестокости генерала, о той легкости, с которой он приказывал расстреливать провинившихся солдат, с которой посылал их под пули и в случае неуспеха задуманной операции оставлял без помощи, о зверствах его отряда в индейских поселках, разумеется, никто не писал.
Легендой окружена и гибель Кастера в бою при реке Литтл Биг Хорн. Только ослепление собственным величием заставило его попасться в нехитрую ловушку, расставленную индейцами, которым генерал не оставил иного выхода, кроме отчаянного сопротивления. Был уничтожен весь отряд и убит он сам. Но о его губительном промахе, конечно, не говорилось ни в каких официальных отчетах о сражении, и даже смерть поэтому послужила ему во славу. Это был последний штрих, требовавшийся для портрета идеального героя.
Вскоре после того Генри Лонгфелло, автор прославленной «Песни о Гайавате», всегда крайне сочувственно относившийся к индейцам, неожиданно уверовав в газетную версию об обстоятельствах гибели Кастера, написал поэму «Месть Дождя-в-лицо». В ней он рассказывал, что индеец, носивший это имя и когда-то арестованный по приказу генерала, убив Кастера, вырезал из его груди сердце и, насадив на копье, пустился в пляс. Это вызвало еще большее сочувствие к канонизированному герою, хотя на самом деле над трупом его никто не измывался. Миф о нем еще более укрепился после выхода в свет написанных вдовой мемуарных книг «Сапоги и седла» (1885) и «Следуя за Гвидоном» (1890). Этот миф с радостью подхватили авторы повестей для детей и юношества, и для многих поколений американских подростков Кастер — «мертвый лев» — был образцом героизма.
Едва появившись, кинематограф перенял у литературы кастеровскую эстафету. Уже в 1909 году был снят, одночастный фильм «Последняя битва Кастера», повторивший легенду. В ее русле следовали и такие картины, посвященные генералу, как «Кровавый Запад» (1925) и «Они умерли в сапогах» (1941). И лишь в начале пятидесятых годов кино и литература начали разрушать миф о Кастере. Но об этом — позже. А пока разговор о трактовке индейской темы должен привести наск фильму Пола Слоуна «Джеронимо» («На земле предков»), выпущенному в 1940 году и охарактеризованному рекламными проспектами как «правдивое изображение великого врага». Дело в том, что картина посвящена не столько самому знаменитому индейскому вождю, имя которого вынесено в ее название, сколько еще одному генералу, участвовавшему в индейских войнах, — Джону Стилу. И в ней торжествует та же легенда о благородном белом человеке и коварном краснокожем дикаре.
«Великий враг» — Джеронимо, вождь апачей — был действительно одним из тех сравнительно