— То есть, слова пророчества про мою «силу, о которой неведомо Чёрному лорду» подразумевают всего-навсего… любовь? — спросил Гарри, чувствуя себя обманутым.
— Да, всего-навсего любовь, — подтвердил Думбльдор. — Но учти: пророчество важно лишь потому, что в него верит Вольдеморт. Я уже говорил об этом в прошлом году. Вольдеморт решил считать, что ты — самый опасный для него человек, и в результате сделал тебя таковым!
— Но это же одно и…
— Ничего подобного! — с легким нетерпением воскликнул Думбльдор и, указывая на Гарри почерневшей рукой, произнес: — Ты придаешь пророчеству слишком большое значение!
— Но, — чуть не захлебнулся Гарри, — вы же сами сказали, что пророчество означает…
— А если б Вольдеморт никогда его не слышал, оно бы исполнилось или нет? Означало бы хоть что- нибудь? Разумеется, нет! Думаешь, все, что хранится в Зале пророчеств, обязательно исполняется?
— Но, — потрясенно выговорил Гарри, — в прошлом году вы говорили, что один из нас должен будет убить другого…
— Гарри, Гарри, потому только, что Вольдеморт совершил громадную ошибку и стал действовать, согласуясь с предсказанием профессора Трелани! Не убей он твоего отца, разве в твоей душе поселилась бы столь отчаянная жажда мести? Нет! А если бы твоей матери не пришлось умереть ради тебя, разве Вольдеморт дал бы тебе магическую защиту, которую теперь сам не может разрушить? Нет, нет и нет, Гарри! Неужели ты не видишь? Вольдеморт, как издревле все тираны, сам создал худшего своего врага! Представляешь ли ты, до какой степени тираны боятся тех, кого притесняют? Они понимают, что однажды среди многочисленных угнетенных найдется человек, который поднимет голову и нанесет ответный удар! Вольдеморт не исключение! Он всегда был настороже, опасаясь появления достойного соперника, а услышав пророчество, тут же начал действовать — и в результате не только сам выбрал человека, который способен с ним покончить, но и лично снабдил его уникальным, смертельным для себя оружием!
— Но…
— Очень важно, чтобы ты понял! — Думбльдор встал и зашагал по комнате; тускло мерцающая роба, шурша, развевалась сзади. Гарри никогда еще не видел его таким взволнованным. — Попытавшись убить тебя, Вольдеморт не только сам избрал себе в соперники выдающегося человека, который сидит сейчас передо мной, но и дал ему в руки средства для борьбы! Он сам виноват, что ты способен проникать в его мысли и угадывать его намерения, что ты понимаешь змеиный язык, на котором он отдает приказания! При всем том, Гарри, тебя, несмотря на эту привилегию (за которую, кстати, любой Упивающийся Смертью пошел бы на убийство), никогда не привлекла черная магия, ты никогда, ни на секунду, не выказывал желания примкнуть к Вольдеморту!
— Конечно, нет! — возмущенно воскликнул Гарри. — Он убил моих родителей!
— Одним словом, тебя защищает твоя способность любить! — громко сказал Думбльдор. — Единственное, что может противостоять силе Вольдеморта! Вопреки всем искушениям, всем страданиям ты сохранил чистоту сердца одиннадцатилетнего ребенка. Помнишь, ты смотрел в зеркало, отражавшее твое самое сокровенное желание? То было не бессмертие или несметные богатства, нет — только стремление уничтожить Вольдеморта. Знаешь ли ты, Гарри, как мало на свете людей, которые видели в том зеркале нечто подобное? Вольдеморту уже тогда следовало догадаться, с кем он имеет дело, но он не понял!
— Теперь, однако, ему все известно. Ты проникал в его сознание без ущерба для себя, а он, как выяснилось в министерстве, не мог проникнуть в твое, не испытав страшных мучений. Едва ли он понимает, почему, Гарри; он так торопился изувечить собственную душу, что не успел задуматься о несравненной силе души цельной, неповрежденной.
— Но, сэр, — осторожно сказал Гарри, так, чтобы Думбльдор не подумал, будто он спорит, — так или иначе все сводится к одному, верно? Я должен попытаться убить его или…
— Должен? — воскликнул Думбльдор. — Конечно, должен! Но не из-за пророчества! А потому, что ты не будешь знать покоя, пока не попробуешь это сделать! Нам обоим это ясно! Представь, пожалуйста, на минуточку, что ты не слышал никакого пророчества! Что бы ты тогда чувствовал к Вольдеморту? Подумай!
Гарри смотрел на расхаживающего взад-вперед Думбльдора и думал. Он думал о матери, об отце, о Сириусе. О Седрике Диггори. Обо всех злодеяниях лорда Вольдеморта. И в его груди вспыхнуло пламя, быстро подступившее к горлу.
— Я хотел бы его прикончить, — тихо произнес он. — Сам.
— Конечно! — вскричал Думбльдор. — Понимаешь, из пророчества не следует, что ты
— Когда-нибудь один из нас убьет другого, — закончил за него Гарри. — Да.
Но он наконец-то понял, что пытается донести до него Думбльдор. Что одно дело, когда тебя выталкивают на арену на смертную битву, и совсем другое, когда ты выходишь сам с гордо поднятой головой. Кто-то, вероятно, скажет, что разница невелика, но Думбльдор — и я, с яростной гордостью подумал Гарри, и мои родители — знаем: она огромна.
Глава двадцать четвертая Сектумсемпра
Утром на уроке заклинаний Гарри, невыспавшийся, но очень довольный своими свершениями, с помощью
— Ух ты, — сказал Рон, когда захватывающее повествование подошло к концу. Он бездумно вертел волшебной палочкой, направив ее в потолок и совершенно не замечая того, что делает. — Ух ты. Значит, Думбльдор возьмет тебя с собой… чтобы попытаться уничтожить… ух ты.
— Рон, ты сыпешь снегом, — Гермиона с ангельским терпением взяла его за руку и отвела волшебную палочку от потолка, с которого, действительно, падали большие белые хлопья. Лаванда Браун, сидевшая неподалеку, пронзила Гермиону злобным, заплаканным взглядом. Гермиона мгновенно отпустила руку Рона.
— И правда, — Рон с рассеянным изумлением оглядел свои плечи. — Прошу прощения… Получилось, как будто у нас у всех жуткая перхоть…
Он смахнул с плеча Гермионы несколько искусственных снежинок. Лаванда разрыдалась. Рон с очень виноватым видом повернулся к ней спиной.
— Мы расстались, — уголком рта сообщил он Гарри. — Вчера вечером. Она засекла нас с Гермионой на выходе из спальни. Тебя-то она не видеть не могла, вот и решила, что мы были вдвоем.
— А, — сказал Гарри. — Ну… ты ведь рад, что все кончилось?
— Да, — признался Рон. — Она ужасно на меня наорала, зато не пришлось ничего самому объяснять.
— Трус, — констатировала Гермиона, впрочем, не без удовольствия. — Для влюбленных вчера вообще был неудачный день. Знаешь, Гарри, Джинни с Дином тоже расстались.
И она, как показалось Гарри, очень многозначительно на него уставилась, хотя никак не могла знать, что все его внутренности вдруг затанцевали конгу. Он, со всей мыслимой невозмутимостью и равнодушием, спросил:
— С чего это вдруг?
— Из-за полнейшей чепухи… Джинни обвинила его в том, будто он всегда пытается ее подсадить у отверстия за портретом, хотя она вовсе не инвалид… Впрочем, у них давно не все гладко.
Гарри посмотрел в другой конец класса, на Дина. Тот сидел с пренесчастным видом.
— А перед тобой, конечно же, встает дилемма, — сказала Гермиона.
— То есть? — слишком поспешно спросил Гарри.
