Безжалостный мститель с ножом придет еще до конца этого месяца, чтобы убить своего обидчика. Закрой все двери на замок и готовься; изучай то, что необходимо, и не тяни с этим делом. Начни прямо сейчас!
Глава 6
Холодная ночь с Учителем Васубандху потрясла меня; казалось, что ответы, которые я искал, еще больше удалились от меня. Опровергнуть хоть что-нибудь из того, что он говорил, я не пытался. Но если все, что он сказал, было правдой, то мне предстояло не только следовать своему смутному стремлению отыскать мою мать на хрупких перекрестках мироздания или разбираться в очень важных для меня духовных отношениях с владычицей Сада, - нет, передо мной стояла куда более срочная задача. Раз ум не останавливается смертью, а все говорило пока в пользу этой доктрины; раз существует практически бесконечное разнообразие миров и форм жизни, куда может забрести мой ум после смерти; раз многие из этих миров, судя по слезам в глазах Васубандху, были наполнены одним лишь страданием, то моя романтическая прогулка все больше превращалась в смертельно опасные скачки наперегонки со временем, наперегонки с моей собственной смертью.
Вот почему, как только мне удалось отложить свои дела на работе, я снова поспешил в Сад. Было это ранней весной следующего года. Это время года - пора постоянных изменений в нашей то ли степи, то ли пустыне - совсем не похоже на то, что происходит в тех краях, где растут большие деревья и вообще много зелени, где весенние ветра пробуждают от зимнего сна ветви, которые начинают выпускать почки, и вот уже все покрывается яркой юной листвой. В пустыне приглушенные пастельные цвета густеют постепенно; не лишенная приятности ночная прохлада сменяется приветливым теплом весеннего дня.
В этот раз, пройдя через калитку Сада, я подошел к чинаре, но не сел на скамью, как обычно, а, движимый каким-то внутренним чутьем, опустился на траву небольшого газончика. Обхватив колени руками и опершись на них подбородком, я неподвижно взирал на кристально чистую воду, переливавшуюся через край фонтанной чаши. Глаза мои стали слипаться, и наконец я сладко уснул, совсем забыв, что пришел сюда в надежде снова увидеть ее.
Через некоторое время я очнулся, но не от звука, а от какого-то странного ощущения где-то сбоку от меня. Это было какое-то лучистое тепло, вместе с тончайшим благоуханием, которое едва ли можно описать словами, что-то вроде смеси аромата гардении или китайской розы с запахом меда. И снова волны почти неземного жара… все это было более всего похоже на явления, сопровождающие присутствие самой владычицы Сада, и с тихой молитвой я повернул голову влево, положив правую щеку на колено, затем осторожно открыл глаза.
Я никогда не видел - ну или не помню, чтобы видел когда-нибудь - подобное существо, но узнал его безошибочно и сразу: это был Майтрея - Просветленный, который, как было предречено, станет следующим Буддой, явившимся в наш мир. Его образ запомнился мне из старых фолиантов, где он был изображен безумно красивым, но сильно искаженным; казалось, художники древности тщетно пытались передать его величие, впервые просиявшее на земле шестнадцать веков назад, когда один человек, встретивший его последним, записал после беседы с ним Пять великих трактатов, дошедших и до наших отдаленных мест.
Он сел, как и я, на траву, согнув перед собой колени и слегка откинувшись назад, каждой черточкой своего образа и позы являя бесконечное изящество и абсолютную раскованность. У него были черные длинные волосы, ниспадавшие на плечи, и стройное мускулистое тело, пышущее здоровьем, молодостью и силой, от которого исходил очень мягкий и тонкий золотой свет. На нем была голубая набедренная повязка из какого-то сияющего мягкого материала наподобие шелка. С восхитительным и незамутненным простодушием он украсил себя множеством ювелирных украшений: в ушах - длинные золотые серьги с бирюзой, на шее - ожерелье из неярких белых бриллиантов, на груди - медальон из рубина и какого-то камня, похожего на лунный, на руках - изящные золотые браслеты филигранной работы с сапфирами и свободно ниспадающие с плеч золотые цепи, переплетенные с бусами из драгоценных камней и жемчуга розового, черного и кремового цветов.
У него было решительное и очень красивое лицо, лицо настоящего мужчины, но во всех движениях - и даже в том, как он сидел - проступало что-то очень женственное и весьма привлекательное.
Майтрея казался самодостаточным существом, чуть ли не живым совершенством. Он взглянул на меня с таким искренним выражением абсолютной любви и сострадания, как если бы я в одно и то же время был его ребенком и возлюбленным, любимой женой и дорогим его сердцу братом. Однако к этому примешивалась явная озабоченность, словно он только что узнал, что я смертельно болен и дни мои сочтены.
«Я так люблю тебя» - эти свои первые слова он сказал естественным тоном, совершенно непринужденно, как будто именно с этих слов, с такой абсолютной искренности и следовало обращаться к мужчине, к тому же совсем незнакомому.
Я улыбнулся и мгновенно почувствовал себя в присутствии старого и близкого друга. Мы сидели и просто смотрели друг другу в глаза, не испытывая потребности в словах. Не знаю, сколько времени прошло, но он наконец перевел свой взгляд на столь редкую и столь ценимую в пустыне воду, лившуюся из фонтана. Потом снова заговорил.
- Я знаю твой ум, я знаю все, что в нем было когда-нибудь, я знаю все, что в нем когда-нибудь появится, я знаю все, о чем ты думаешь сейчас, - короче, я знаю твой ум. Но мне было бы приятно, - тут он снова медленно повернул ко мне свое лицо, - насладиться с тобой радостью общения, поэтому я хочу, чтобы ты как следует выговорился.
Тебе станет легче и веселее, а значит, и мне тоже.
Не чувствуя никаких сомнений, не видя дистанции между нами, не ощущая ни малейшего дискомфорта, я излил ему все переполнявшие меня мысли. Я говорил о том, как боюсь за посмертную судьбу моей матери, ибо точно знал, что она продолжает свое существование в одном из миров и может подвергаться серьезной опасности. Я говорил о том, как и сам чувствую себя заблудившимся, как меня все больше покидает надежда найти то, что я мечтал обрести вместе с ней, та надежда, которая когда-то привела меня в этот Сад. Он слушал меня предельно внимательно, снова глядя на меня так, как чистое, невинное и любящее дитя смотрит в глаза своей матери.
- Прежде всего, я желаю тебе найти то, что ты ищешь; ничто не доставит мне большего счастья, - сказал он искренне. - Поэтому меньше всего мне хотелось бы посеять в тебе новые сомнения или еще больше тебя озадачить. Но я должен говорить правду и ничего кроме правды - я попросту неспособен лгать. Так вот слушай: те сферы бытия, о которых вещал Васубандху, все ужасы и страсти этих сфер - ничто по сравнению со страданиями твоей сферы, твоего собственного мира.
Взгляд Просветленных, вроде меня, трудней пробивается сквозь ауру страдания, окутывающую тебя и тех, кто живет рядом с тобой, чем через все муки и боль других, скрытых сфер. Наверное, это происходит оттого, что вы ближе других к тому, чтобы покинуть страдание вообще, потому что у вас есть все необходимое для того, чтобы обрести полную Свободу.
А может быть, - сказал он, и лицо его внезапно слегка дрогнуло, как будто он вот-вот заплачет, - смотреть на ваши страдания так тяжело оттого, что вы не осознаете, что страдаете, и потому страдаете так безмолвно, бесконечно и безнадежно.
- Что это за страдания? Научи меня, расскажи о том, в чем они заключаются. Я хотя бы смогу узнать всю правду, - услышал я свой жалобный голос, голос человека, который просит поведать ему страшные истины, которые он, конечно, и так всегда знал, но которым не смел взглянуть прямо в глаза.
Он обратил ко мне свое золотое лицо и глубокие карие глаза, полные любви, и кротко заговорил:
- В том мире, в котором ты живешь - в той форме жизни, в которой ты вынужден пребывать в этом рождении, - нет ничего постоянного.
Разве ты сам этого не заметил? Ничему нельзя верить, ничто не остается неизменным. Те силы, что
