Киномания

– О, более чем. – Я увидел, что это понравилось обоим, а над остальными собравшимися пронесся одобрительный вздох; некоторые из них придвинули свои стулья поближе. – Конечно же, я только начинающий. Нахожусь в поисках.

Преподобный снисходительно кивнул.

– Мы всегда готовы дать принять новичка в наши ряды.

Ряды? Передо мной было одиннадцать лиц, и все минимум вдвое меня. Я бы сказал, вымирающий приход.

– В вашей церкви состоит еще кто-нибудь? – спросил я, стараясь смирить вызывающие нотки в голосе.

– Мы имеем доступ ко многим другим.

– Здесь – в Эрмоза-Бич?

Преподобный отрицательно покачал головой, его прихожане повторили этот жест.

– Нет-нет, к тем, кто уже ушел.

Смысл сказанного от меня ускользнул.

– Но здесь есть и другие катары. – Преподобный вопросительно наклонил голову, – Кажется, я слышал о еще одной группе – в Малибу. Они называют себя Сиротками…

Преподобный не проявил никакого любопытства.

– Нет-нет, мы единственные, кто восходит к истинным катарам.

Одна из его прихожанок перегнулась через трость, служившую ей опорой, чтобы дать свои пояснения. Это была костлявая старуха, пребывающая, казалось, в постоянной борьбе со своей вставной челюстью.

– У нас контакт, – пробормотала она, улыбаясь мне неподвижной улыбкой. Она подняла согнутый перст, указуя на небеса. – Кон-такт.

Строгий маленький садик Физеров, надежно отгороженный от грязной улицы за калиткой, был бы идеальным вместилищем для этой, более мирской, части службы, если бы не рев реактивных самолетов – они то и дело подлетали к международному аэропорту Лос-Анджелеса, который находился в нескольких милях восточнее. Физеры явно уже привыкли к этому; я обратил внимание, что даже во время проповеди, когда слышался рев очередного самолета, преподобный автоматически повышал голос, а потом снова уменьшал громкость. Пытаясь найти вопрос, который дал бы нам какую-то общую почву, я спросил:

– Лозунг над вашим алтарем…

– Лозунг? – одновременно спросили преподобный и его жена.

– Duo sunt.

– Догмат, – поправил меня преподобный, а его жена добавила:

– Догмат догматов.

– Прошу меня извинить, я ведь новичок. Это, кажется, означает «есть двое». – Преподобный и его прихожане в унисон закивали, – Имеются в виду два бога?

– …бога, – Преподобный вдумчиво взвешивал это слово. – Этот термин вводит в заблуждение. Возникает очень много неправильных ассоциаций. Давайте лучше говорить «принцип».

– Да, – согласилась его жена. – Определенно принцип.

Я осторожно пробирался вперед.

– Боги или принципы… как вам будет угодно. Откровенно говоря, сегодня, в двадцатом веке, какое это может иметь значение – двое, пятеро или десятеро? Ведь индусы поклоняются десяткам богов… или принципов.

Преподобный согласно выгнул брови.

– Десяткам, даже сотням – разницы никакой. Значение имеют только эти две цифры: Один и Два. Потому что на самом деле это отнюдь не количества, а антологические субстраты; два – это принцип полярности. Ведь вы понимаете?

Чувствуя, что я не понял ни слова, миссис Физер поспешила прояснить.

– Возможно, если бы мы рассмотрели музыку…

– О да, – согласился преподобный, подбадривая свою жену принять участие в образовании новичка. – У Натали более конкретный подход к таким вещам.

– Иногда, играя на органе, я думаю: столько нот, но все – в гармонии. А в результате – наслаждение для уха. Но для того чтобы произвести дисгармоничный звук, нужно только две ноты.

– Нужно и, что важнее, достаточно, – добавил преподобный.

– Да, – согласилась его жена, – Разве не так? Достаточно. Понимаете, если нет гармонии, то Двое являются необходимым условием, – Она выставила два пальца на одной руке и два – на другой. – Двое берут верх над Одним. А после этого уже не имеет значения сколько. Сотни, тысячи. Просто Одного больше нет.

– Именно, – подтвердил преподобный. – Расщепление единства.

– Война, – мрачно вставила его жена. Остальные прихожане издали согласный шорох.

Казалось, они готовы и дальше отвечать на вопросы, даже на глупые. И я снова спросил:

– Простите меня, но, на мой взгляд, это не больше чем теологические тонкости, разве нет?

– Это зависит от того, где размещаются принципы, не правда ли? – терпеливо сказал преподобный, – Например, если bonum[44] – это дух, то malum[45] – это плоть. Вы понимаете?

– Не очень.

– Каждая душа разделена. Война происходит внутри. Вы ведь понимаете? Если сама плоть, плоть…

– И это различие настолько велико, что из-за него можно убивать? – спросил я.

– Это единственное различие, ради которого стоит убивать. Но мы, конечно же, никогда…

– Ни в коем случае, – подчеркнула миссис Физер.

– Нам запрещено проливать кровь.

– До тех пор, пока… – напомнила ему миссис Физер.

– Конечно, до тех пор, пока не наступят Последние Дни.

Вряд ли имело смысл проходить дальше этот краткий курс для неофитов. В какой-то момент – я даже точно не заметил – мы оставили принципы мироустройства и перешли на алтей. Старуха с дребезжащей челюстью высказала восторженное замечание в адрес алтея, который миссис Физер выращивала в уголке сада. Преподобный использовал этот комплимент, чтобы напомнить всем и каждому о необыкновенных садоводческих талантах своей жены… и с этого момента разговор пошел обо всем понемногу. Значит, религиозные наставления на сегодня закончились. Я явно вытащил пустышку – стоило ради этого тащиться в такую даль.

Мне предстояло решить нелегкую задачу из области социального этикета. Как выпутаться из этой – теперь уже непоправимо абсурдной – ситуации, не обидев людей, которые, несмотря на всю свою бесполезность, были приветливы и участливы? Я пытался было на ходу состряпать какую-нибудь правдоподобную ложь, но тут мое внимание привлекла миссис Физер. Поначалу я подумал, что она наблюдает за самолетом, потому что в это время с небес доносился особенно мощный шум двигателей; так, по крайней мере, мне казалось, пока я не посмотрел вверх и не увидел, что никаких самолетов в небе нет. По всей видимости, лайнер скрылся за деревьями в соседнем саду, хотя его рев продолжал угрожающе сотрясать все вокруг. Мой взгляд вернулся к жене преподобного – она все еще смотрела вверх. Нет, она вовсе не смотрела. Глаза у нее закатились в глазницах так, что зрачки были вообще не видны, а на лице остались два зияющих белых овала. Все это выглядело так странно, что у меня мороз подрал по коже. Может быть, спрашивал я себя, ей плохо? Я уже готов был задать вопрос вслух, но тут женщина поднялась, открыла рот, испустила протяжный, пронзительный вой и рухнула на траву. Она лежала лицом вниз, сотрясаясь всем телом. И только тогда все прочие обратили на нее внимание.

– Ну вот, – сказал преподобный, – Гийемет с нами. Встанем в круг?

Я уже было поднялся, чтобы прийти на помощь миссис Физер, но тут почувствовал у себя на плече руку преподобного. Остальные с озабоченным видом передвигали стулья, рассаживаясь вокруг лежащей миссис