истинных воспоминаниях, они гораздо надежнее, чем любые книги.
– А тот язык, на котором вы говорили… где вы его выучили?
– Я его никогда не учила. Это язык Гийемет. Я даже обыкновенного французского не знаю.
Я повернулся к преподобному:
– И у вас тоже бывают контакты?
– О да. Но не такие интенсивные, как у Натали. Поток моей жизни восходит ко временам Марка Аврелия{332}. Я был ученым из Александрии, которого как раз в это время обратили в истинную веру. Это случилось еще до того, как римская церковь вошла в силу и стала уничтожать своих врагов. В этом отношении мне повезло больше. Но из-за этого я почти ничего не могу предложить моим немногочисленным прихожанам.
– Ты слишком уж скромничаешь, мой дорогой, – сказала его жена, – Сесиль был одним из учителей великого Оригена{333}.
– Да, но если говорить о давно усопших собратьях, – гнул свое преподобный, – то страсти Гийемет гораздо сильнее демонстрируют, что в мире царит зло. Дети света рождаются для того, чтобы страдать именно так.
Я заметил, что еще кое у кого был контакт.
– Например, у Алтеи…
– О да, поток ее жизни восходит к древней Персии, к дням Заратустры{334} .
Доктор Бикс говорил «старше Иисуса». По крайней мере, в этом две эти катарские конгрегации сходились.
– Ваша церковь такая древняя?
– Еще древнее. Самая старшая среди нас – Бренда Маквей. Она была жрицей при египетском дворе в ранние дни нашей эры. В храме Тота. Все члены нашего маленького прихода проявили свою духовную сущность.
– Кроме бедного мистера Глассмана, – напомнила ему жена. – Он все еще в стадии поисков.
– Истинно, – ответил преподобный. – Но он быстро продвигается вперед. Мы возлагаем на него очень большие надежды.
– А что именно вы чувствуете при контакте? – спросил я у миссис Физер. Мне и правда было интересно узнать. Почему бы не воспользоваться возможностью? Вряд ли мне еще доведется встретиться с такими эксцентричными типами – во всяком случае, по своей воле. – Вы чувствуете боль?
Миссис Физер отвечала с блаженно-приветливым видом.
– Да нет. Понимаете, в это время я не нахожусь в своем физическом теле. Я скорее наблюдаю за происходящим откуда-то с высоты, а не присутствую на месте действия. Но все это так ужасно, что я не могу сдержаться и кричу. Понимаете?
У меня возникло ощущение, что мне представился счастливый случай, и я поспешил им воспользоваться.
– Вы хотите сказать, это все равно как смотреть кино?
– …кино?
– Вы никогда не думали, что из этого можно сделать неплохое кино. Преследование катаров? – Преподобный обменялся с женой недоуменными взглядами. – Для меня это представляет особый интерес. В истории о катарах есть так много…
И тут же на меня с другой стороны стола словно бы смотрели глаза двух мертвых рыб. Физеры мгновенно охладели ко мне.
– Так вы из Голливуда? – спросила миссис Физер, называя имя этого города так, будто речь шла о Содоме или Гоморре.
– Нет-нет. Я преподаю киноведение.
– Киноведение? Мне показалось, вы говорили, что вы историк, – напомнил мне преподобный тоном, предполагающим, что перед ним самозванец.
– Я и есть историк, – поспешил заверить его я. – Историк кино. Вот сейчас, например, я изучаю…
Но теперь уже никакой пример не мог спасти ситуацию. В особенности если бы я был вынужден назвать Макса Касла – режиссера, снимавшего фильмы о вурдалаках, оборотнях и зомби. Преподобный Физер смерил меня таким взглядом, что я почувствовал себя мальчишкой, пукнувшим в церкви.
– Мы всегда смотрели на кино, – сообщил он мне, – как на самую низменную форму развлечений, абсолютно несовместимую с серьезным взглядом на жизнь.
– Вы собираетесь снимать фильм? – спросила миссис Физер, в ее голосе отчетливо слышалась нотка негодования, даже оскорбленного негодования. – Здесь? Про нас?
– Нет-нет. Ни в коем случае. – Будучи подвергнут интенсивному перекрестному допросу, я два или три раза выступил с опровержением, прежде чем вынужден был признать тот факт, что, нравится мне это или нет, но я нащупал самый действенный способ выбраться из объятий Товарищества альбигойцев. Сироты, может быть, и ценили кино, но два катара, которые в этот вечер угощали меня печеньем и чаем, относились к нему совсем по-другому. Что касалось Физеров, то для них кино означало мультики и порнуху. Эта ассоциация принижала даже мой статус ученого. С каждым мгновением наш разговор становился все холоднее.
Уходил я из дома Физеров совсем не так, как мне хотелось бы, но, слава богу, уходил. Прощание с Физерами вышло сухим, и через четверть часа я уже мчался домой по шоссе, недоумевая – ну с какой это стати я должен испытывать хоть малейшую неловкость, расставшись с великим архонтом и его шизофреничкой-женой, каким бы удручающим ни было расставание. Я им ничего не был должен и не собирался приезжать к ним еще раз. И все же меня грызло какое-то щемящее чувство, будто я проявил неблагодарность. Каким бы замшелым ни было Товарищество альбигойцев и каким бы сомнительным ни было перевоплощение миссис Физер в Гийемет Тетаньер, эта поездка позволила мне заполнить важный пробел в моих знаниях. В будущем мне понадобится больше сведений о гневе катаров, о его корнях, о причинах его постоянства. Теперь, чтобы ответить на эти вопросы, у меня были не только книги. У меня были воспоминания о тетушке Натали, которая корчилась в невыразимой муке на лужайке близ ее великолепного алтея и взывала о сострадании к богу, чье имя мир давно позабыл.
Глава 24
Великая ересь
Я был исполнен решимости во время следующей встречи с Фаустусом сообщить ему, сколько крови испортило мне посещение Эрмоза-Бич. Сводя меня с Физерами, он явно хотел позабавиться за наш счет – мой и стариков. Но он и не думал каяться. Он даже ждал, что я буду ему благодарен.
– Бросьте вы, Джонни. Признайте – миссис Как-ее-там разыгрывает великолепное представление.
– Представления такого рода, насколько мне помнится, закончились, когда Бедлам{335} закрыли для зрителей.
– Мне кажется, что вы атакуете в неверном эпистемологическом направлении. – Фаустус с видом этакого хитроватого папаши подмигнул мне, – Вы уверены, что старушка съехала с катушек?
– А что еще?
– Вы слышали, как она говорит на разных языках, а?
– Да. Ну и что? Это не язык, а какая-то абракадабра.
– А если я вам скажу, что вы слышали из ее уст старопровансальский года этак тысяча двести пятидесятого?
– Как это может быть?
– Ну, я в этих вопросах не авторитет. Но я пользовался массой документов того периода – вполне достаточно для того, чтобы на слух распознать этот диалект, старательно воспроизведенный. У меня самого крыша поехала, когда я ее услышал в тот вечер. Я старался понять как можно больше из того, что она говорила. Я даже спросил, можно ли мне делать записи, фотографировать. Роковая ошибка. Преподобный категорически отказал. «Это вам не какой-нибудь цирк уродов», – возвестил он мне со своих поднебесных высот, словно я попросил его жену попозировать для грязных картинок.
– Со мной тоже случилось что-то вроде этого, – сказал я, – Совершил ошибку, упомянув о кино. Щелк – трубка брошена.
