– Ты уже по три раза пересмотрел все его фильмы.
– По четыре, – поправил я ее, – А некоторые – по пять.
– Зачем?
– Я от него узнаю о новых интересных приемах, – солгал я.
Она беспомощно пожала плечами, после чего изрекла мрачное предупреждение:
– Тебе вредно глотать его фильмы в таких количествах.
Интересно, что она имеет в виду, спрашивал я себя. Но она только повторяла: «Тебе это вредно». Правда, говорила она это со страстной убежденностью. И еще конкретнее: она сообщила мне, что ее начинают утомлять уикенды, которые я провожу вдали от нее, и вечера, когда я торчу в университете со своими книгами. Я просто бесстыдно ею пренебрегаю. Вряд ли я мог ее упрекнуть за это недовольство. А она ставила меня в известность о том, что на ее свободные часы есть масса претендентов. Она не скрывала, что благодаря своей работе притягивала к себе агрессивный интерес множества мужчин. Время от времени она за завтраком совала мне через столик вызывающие записочки. «Вчера вечером Уоррен Битти{341} хотел отвезти меня домой». «Ричард Гир{342} приглашал меня на предварительный просмотр вместе с ним».
Я ей верил. Пребывание в Калифорнии добавило к ее природной привлекательности остроумия и умения одеваться.
И я знал, что, когда ей надо, она совсем не прочь пококетничать, и получается это у нее очень неплохо. Нет сомнений – вслед ей поворачивались многие головы.
– Но ведь ты же не для этого приехала в Голливуд, а? – спросил я, правда, лишь полушутливо, – Не для того, чтобы спать с чертовски красивыми кинозвездами?
Она смерила меня взглядом, по которому я понял, насколько глуп мой вопрос. Уж не думаю ли я, что она приехала сюда, чтобы проводить ночи в одиночестве, дожидаясь склонного к монашеству, одержимого книжного червя, каким я становлюсь?
Если бы мое время в школе святого Иакова сводилось к одним только бесплодным словесным перепалкам с братом Юстином, то я бы разделял разочарование Жанет и просто отказался бы от этого проекта. Но в течение этих месяцев происходило и кое-что еще, оправдывавшее мои поездки. Саймон Данкл обрел свой голос, точнее обрел в такой мере, что с ним можно было вполне удовлетворительно вести разговоры. Они вызрели из коротких замечаний, которыми мы обменивались шепотом во время просмотра его фильмов. Постепенно он перестал стесняться меня и, как я заметил, спокойнее чувствовал себя наедине со мной, чем в присутствии стоящей на страже сестры Елены. Я узнал, что у Саймона преувеличенное представление о моем положении в мире кино. Он, видимо, полагал, что мое исследование выльется в статью, которая сыграет решающую роль в его карьере. Я не рассеивал этого заблуждения, используя любую возможность, чтобы задать вопрос.
Мы стали прогуливаться вечерами по территории школы. После того как сестра Елена удалялась, я заходил за Саймоном в студию, и мы проводили вместе час-другой – только вечером он мог подвергать свою сверхчувствительную кожу воздействию внешней среды.
За несколько месяцев моих посещений школы у нас состоялось, наверно, десятка два разговоров. Саймон, хотя и заикался теперь заметно меньше, оказался не самым разговорчивым собеседником. Он по- прежнему стеснялся меня, ответы его были обычно немногословны. Нередко он погружался в задумчивость, и тогда мне удавалось извлекать из него лишь скупые «да» или «нет». Но даже когда Саймон пребывал в самом своем разговорчивом состоянии, его наивность и нескладность входили в противоречие с тонкостью ума, которую он демонстрировал в фильмах. Мне приходилось напоминать себе, что, какими бы детскими ни казались его речи, он – постановщик, чьи познания в области «зла и насилия» отличаются пугающей глубиной. Я имел дело с
Поначалу я не знал – держать ли мне мои разговоры с Саймоном в секрете от брата Юстина и сестры Елены, но вскоре мне стало известно, что он (и она) все о них знают. Меня это удивляло, потому что Саймон, хотя и запинаясь, много чего рассказывал мне о вещах, которые несколько месяцев скрывал брат Юстин. Может быть, священник плохо представлял себе, сколько мне удается выведывать у Саймона. Или, скорее, он пребывал в уверенности, что сможет впоследствии затемнить все рассказанное мне Саймоном. Что он и делал каждый раз, когда я приходил к нему, рассчитывая уточнить то, что говорил Саймон. То, что Саймон оставлял туманным, брат Юстин окутывал полным мраком. По этой причине я вскоре прекратил искать у него объяснения саймоновских замечаний, удовлетворяясь тем, что говорил парнишка, какими бы неясными ни были его слова.
Ниже я привожу записанные по памяти выжимки из наших с ним удивительных разговоров; его заикания для пользы дела опущены.
– Вы верите в то, что мир, в котором мы живем, – ад? – спрашиваю я.
– Да, – отвечает он.
– Почему?
– Так нас учат.
– Учат, что на самом деле, фактически, буквально – ад?
– Угу.
– А еще, что Бог – на самом деле дьявол.
–
– Вы его называете Ариман?
– А иногда Сатана. А иногда Яхве.
– Яхве?
– Как в Ветхом Завете. Сердитый Бог. Он сделал мир таким, какой он есть.
– А какой он есть?
– Таким, каким вы его видите повсюду. Одно зло.
– Но в нем есть и хорошие вещи, хорошие люди, счастье.
– Это все недолговечно. И создано, чтобы искушать нас. Яхве все это уничтожает. Яхве нас ненавидит.
– Почему он нас ненавидит?
– Потому что внутри, там, куда ему не дотянуться, есть частичка истинного Бога. Вот почему он гневается. Он нас ревнует.
– Но разве он не бывает жалостливым… любящим?
– Иисус – да. Но не Яхве. Он иногда только притворяется. А потом – раз, и все уничтожает.
– Значит, Иисус – истинный Бог?
– Не совсем так. Он – Посланник.
– Но он существовал на самом деле, на самом деле ходил по земле, да?
– Не совсем так.
– Значит, он был иллюзией?
– …Не совсем.
Вопросы такого рода стали выводить Саймона из состояния равновесия. Я попытался еще раз.
– Может, он был чем-то вроде проекции, как в кино… только без экрана.
Саймон оживился, услышав это.
– Кто это сказал? – взволнованно спросил он.
– Просто пришло в голову, – небрежно ответил я и вернулся к разговору о Яхве. – Значит, вы и в самом деле считаете, что Бог, который управляет миром, – это жестокое чудовище?
– Угу.
– И вас это пугает?
– Угу. У меня от этого кошмары.
– Кошмары?
– Да. Так я и сочиняю мои кино.
– А что символизирует дрозд?
– Истинного Бога.
– А кто – истинный Бог?
