Ненси Вонючка, игравшая на бочке в домино с Теодорой, столетнею хозяйкой 'Рая', за спиной которой торчал Симон-Чудак, первая подняла глаза, когда в зал потянуло холодным воздухом, заколебавшим огоньки свечей, озарявших компанию старых приятелей. И даже джин, проглоченный в изрядных дозах, не уберег их от испуга при виде 'призрака'. Ненси завопила, к ней присоединилась Теодора, а Симон, зажмурив глаза, рухнул на колени. Последовавшая сцена описанию не поддавалась: перепуганные дамы заметались по залу, то и дело падая на пол и визжа от ужаса, в то время как Симон-Чудак, заикаясь, выл:
— Vade retro Satanas! Vade retro Satanas![38]
— Но это же я! — кричал Фанфан. — Ведь это я, Невью!
— Этот и в огне не сгорит! — истерически вопила Теодора.
Ненси взмолилась:
— Господи, отпусти мне грехи мои! Спаси дочь твою Ненси! Я тебе, Господи, обещаю на коленях проползти вокруг Лондона, пусть даже это будет стоить мне жизни!
Дебора Ташингем ошеломленно взирала на эту сцену — ей передался испуг этих женщин — и уже спрашивала себя, а вдруг её Фанфан, человек с тысячью имен и тысячью лиц, и в самом деле тот, кто всемогущ — сам Дьявол? Но если она любилась с дьяволом, у её сына будут на ногах копыта!
'— Нет, я с ума сойду!' — стенала она в душе, но тут Тюльпану в голову пришла гениальная идея: он шагнул в комнату — и три несчастных женщины, метнувшись в стороны, вжались в стены — схватил бутылку джина и отхлебнул как следует!
— Дьявол пьет только воду! — громогласно возгласил он. — А будь я призраком, от такой выпивки исчез бы, испарился — ведь джин все растворяет, особенно такой джин, как у Теодоры!
Потом он мило улыбнулся и снова дружески представился:
— Друзья мои, да я же Невью!
Потом сел, стряхнул капли дождя со своего плаща и стал ждать, что будет дальше. Видел, что все начинают успокаиваться, но знал — лучшим доказательством того, что он человек, послужит только опыт: схватив пальцами уголек из очага, тут же его отбросил с криком:
— Ох, дерьмо! — и всем троим продемонстрировал сожженную руку:
— Теперь вы видите, я обжегся!
— Господи Боже! — потрясенно завопила Теодора. — Невью! Это Невью!
— Невью! Невью! — вопили остальные, и Дебора Ташингем подумала: нет, Фанфан прямо словно змей, меняющий свою кожу!
Теперь она уже не знала, восхищаться Тюльпаном или опасаться его, и вообще, не под угрозой ли её будущее как женщины, жены и матери!
— Так, значит, ты не умер? — спросила Ненси Вонючка, осмелившись наконец приблизиться к Фанфану и даже прикоснуться к нему. — А мы все думали, ты уже год, как мертв! Не знали, ни где, ни как это случилось, но были абсолютно уверены, раз и Аврора Джонс и Анжела начали носить траур!
— А Анжела каждый день ходила к Темзе и бросала там в воду цветы! Теодора расплакалась. — Вот мы и догадались, только не решились спросить у Эверетта, что случилось.
— Это долгая история, — уклончиво ответил Тюльпан, и вдруг спросил:
— А почему закрыт 'Проспект'? Там никто не отзывается!
И по лицам приятелей тут же понял, что случилось что-то очень серьезное, так что ноги под ним подломились и на лбу выступил пот.
— Там нет никого, — грустно сообщил Симон-Чудак. — Они уехали!
— Когда?
— Месяцев девять-десять назад.
— Почему? — Сердце Фанфана больно сжалось. — И куда?
— Ну, знаешь… нет, ты не можешь знать! Эверетт Покс, если я верно понял, почувствовал опасность. Боялся, что его сцапают — но я не знаю, почему!
— Продолжай, — сказал Тюльпан, который знал это слишком хорошо. — Куда они поехали?
Симон-Чудак покосился на Дебору, которая решила, что лучше будет сесть, и теперь злилась оттого, что среди всех этих людей, так хорошо знавших друг друга, и обменивавшихся столь загадочными репликами, чувствовала себя как среди готтентотов; а кроме того, слишком уж много женских имен мелькало в разговоре: что это за Анжелы да Авроры? Зло поджала губы, когда услышала, как старик спрашивал Тюльпана:
— Мы можем говорить при миледи?
Правда, лицо её тут же прояснилось, когда Фанфан-Тюльпан коротко, хотя и сухо ответил:
— Это моя жена! Говори!
— В Америку! — сказал Симон-Чудак. — Я знаю точно, потому что когда полиция нагрянула в 'Проспект' — уж несколько месяцев прошло — я был поблизости и слышал, как один констебль говорил другому:
'— Этот негодяй смотался в Америку, но я узнал только вчера, и мы пришли слишком поздно, Том!' Вот так-то!
— А что с Авророй Джонс?
— Она отправилась с ними! С тех пор, как ты погиб, не выносила запах Темзы!
— Ах, Боже мой! — вскричал Тюльпан, пытаясь отогнать мучительную мысль, что никогда уже не встретит Аврору, свою нежную Анжелу и даже Эверетта. К мучительной боли прибавилось сознание того, что без Эверетта и его сведений не найти капитана Рурка — а значит и Летицию, что нанесло ему удар ещё страшнее.
— Ну что же, с Богом, друзья, — сказал он, хоть ему хотелось плакать. — Не знаю, когда мы теперь встретимся, но обещаю вам вернуться снова!
И он обнял отчаянно рыдавшую Ненси Вонючку, присоединившуюся к ней Теодору и Симона-Чудака, который произнес короткую, но блестящую речь:
— Тот, кто прошел все сражения, правда, без приближения, не может пускать слезу, Невью. Так что тебе не видать моих слез — я все их излил в моем сердце!
— Расцелуйте за меня всех остальных, — поручил Тюльпан и торопливо покинул 'Рай', чтоб избежать мучительного прощания.
Дебора вышла раньше, так что Ненси, догнав его, смогла шепнуть на ухо:
— Ты с ними ещё встретишься, Невью! Ты должен их найти! Анжела родила тебе прелестного мальчишку и назвала его Френсисом! А теперь иди, твоя жена тебя уже ждет!
Тюльпан долго молча шагал по улице, а Дебора не думала ни о чем ином, или, точнее, только о том и думала, и наконец кисло спросила: — Кто такая эта Аврора?
Тюльпан такого вопроса ожидал.
— Аврора Джонс, восьмидесяти лет, самая веселая и самая храбрая женщина, которую я когда либо знал. Единственная мать, которую я знал. И я в отчаянии, что своей смертью причинил ей единственную боль, которую вообще мог причинить.
— А, вот в чем дело! — Дебору это явно успокоило и она не меньше десяти минут раздумывала, прежде чем снова спросить:
— А Анжела?
— Племянница Эверетта Покса! Я обожал ее! Играли с ней часами, поскольку у неё не было маленьких друзей!
— Но теперь у тебя будет ребенок, другой ребенок, которого ты сможешь любить — твой сын! — удовлетворенно заметила Дебора, вновь взяв его под руку. Тюльпан, чтоб удержать себя над пропастью отчаяния, сказал себе, пытаясь отогнать слезы и развеселиться:
'— Теперь у меня будет столько карапузов, что не придется беспокоиться о своей старости!'
И эта мысль его действительно развеселила. Слегка. Не очень. И только в глубине души.
Когда они вернулись в свой номер в отеле 'Фейрмонт', Дебора наконец решилась спросить (у неё явно оставались некоторые сомнения):
