Когда она удалилась, Пиганьоль начал тихо и озабоченно объяснять:
— Хлыст сговорился с Жюльеном. Выследил, когда ты выходишь на улицу, особенно утром, когда идешь за молоком. Они хотят нагнать тебя в фиакре Жюльена, схватить и увезти в хибару Жюльена в Пантине. Вот что я собирался тебе сказать! Они готовы на все!
Голос Пиганьоля постепенно затухал. Ему было стыдно, и ни на миг он не решился взглянуть Фанфану в лицо. Тот помолчал, потом сказал:
— Спасибо, мсье Пиганьоль! Но с вами как?
— Забудь обо мне, я просто потерял рассудок!
— Это вы так боитесь, что Фелиция узнает о ваших… о вашей лжи?
Пиганьоль стыдливо усмехнулся:
— Да!
Потом добавил, уже совсем еле слышно:
— Но дело тут совсем не в деньгах, жилье и прочем, вовсе нет! Честное слово! Представь себе, я вдруг понял, что не могу без Фелиции… и нашего младенца! Спасибо, что помог понять мне это, Фанфан! Будь осторожен! И прощай!
Они растроганные подали друг другу руки. Фанфан долго смотрел вслед Пиганьолю, удалявшемуся по улице, а когда тот исчез из виду, ушел к себе и начал складывать вещи. Он не хотел рвущих сердце прощаний и обещаний. Шагая по пути к новой судьбе, зашел в 'Фидель Бержер', чтобы послать Элеоноре Колиньон кило драже. Потом направился в сторону Батиньоля, где жил брат Анже, чтобы проститься, и тихо заплакал.
Часть третья. Тюльпан, труба зовет!
1
Брат Анже многие годы преследовал одну цель — добиться, чтобы внук его Фанфан рано или поздно достиг если не почестей, то хотя бы такого положения, которое соответствовало бы его таинственному и высокому происхождению. При этом брату Анже случалось думать и о том, какие выгоды он сам при случае мог получить при успешной карьере Фанфана; однако с возрастом его личные амбиции все уменьшались и наконец пропали вовсе. И теперь он думал только о своем внуке.
В первые годы по рождению Тюльпана, когда он регулярно держал в курсе Жанну, которая все время поднималась по лестнице успеха, был убежден, что на неё можно будет положиться. И никогда не усомнился в этом. Естественно, он думал, что в один прекрасный день Жанна сама займется судьбой ребенка, которого родила от Луи Орлеанского, и одарит его богатством и властью, которые она приобретала медленно, но неуклонно. Брат Анже был человеком терпеливым и понимал, что Жанне нужно закрепить свое положение, прежде чем публично представить сына — а если не публично, то по крайней мере объявить себя его официальной покровительницей, — не обращая при этом внимания, что будут говорить.
Да, брат Анже рассчитывал, что надежды сбудутся, когда в 1763 году (то есть пять лет назад) Жанна стала метрессой виконта Жана Дюбарри. У этого человека, родом из приличной семьи из Лангедока, была ужасная репутация 'пропащего', бездельника, игрока, интригана и сводника, который сегодня мог разбогатеть на бесстыдных спекуляциях, а завтра все спустить за карточным столом. Поэтому Жан Дюбарри не входил в число тех, кого порядочные люди прочили в зятья. Тем более, что Жан Дюбарри был женат и такой вопрос вообще не стоял. Пожалуй брату Анже в Жане Дюбарри нравилось то, что — как он понял — при всей своей аморальности виконт был достаточно безалаберен и радушен, чтоб взять Фанфана к себе в дом — и таким образом мальчику открылась бы дорога в порядочное общество, и возможность приобрести нужные знакомства.
Брат Анже не рассчитывал ни на что большее, чем обеспечить Фанфану положение и связи. Что же касалось остального, позднее можно было разобраться, что к чему. Что 'остальное'? Как мы догадываемся, речь о том, что Жанна в своем неудержимом восхождении могла когда-нибудь добиться такого положения, что сможет (публично или тайно, но на должном уровне) доказать — татуировка Фанфана — свидетельство прав сына Луи Орлеанского.
К несчастью, в своих надеждах брат Анже ошибся по всем статьям. Отношения с дочерью у него в первые же месяцы после её знакомства с Жаном Дюбарри испортились. Жанна думала только о забавах, меняла одного за другим любовников, — причем из числа высокопоставленных… так что надежды брата Анже воскресли только тогда, когда Жанна стала любовницей герцога де Ришелье. Этот был куда лучше, чем Дюбарри — вот это был бы для Фанфана покровитель, да ещё титулованный! Но вот неловко намекнул он об этом Жанне как раз в тот момент, когда сказав 'прости' Ришелье, она вернулась к Дюбарри — чтоб тут же перелечь в постель Конте-Бирона, если не Рогана-Шабо — Жанна вертелась в таком вихре наслаждений, что в глазах двоилось!
И окончательно все лопнуло совсем недавно, когда к великому сожалению брата Анже Жанна ему без экивоков объяснила — голова у неё занята совсем другими делами!
— Нет, может быть, когда-нибудь потом! — сердито буркнула она. Напомни мне о нем позднее!
Сказала это так, словно речь шла об игрушке, и брат Анже наконец понял, что со временем Жанна и думать перестала о своем сыне. И злилась, когда ей о нем напоминали, хотя под настроение была отнюдь не зла, и даже как-то спрашивала, правда ли ребенка назвали Франсуа.
Тогда как раз затевалась интрига, где главной фигурой была именно Жанна, и в которой брат Анже долго не мог сориентироваться: уже в 1764 году пресловутый Жан Дюбарри придумал план, от успеха которого могло зависеть его собственное будущее — речь шла о том, чтобы сделать Жанну метрессой самого Людовика XV. В 1768 году Жан Дюбарри ввел её в Версаль, а остальное сделала красота самой Жанны. И королевской метрессой Жанна стала примерно в то же время (в тот самый год, о котором наш рассказ), когда умерла королева Мария Лещинская, хоть между этими двумя событиями и не следует усматривать какой-то связи. Чтоб закрепить свое положение, Жанне нужен был хоть какой-то титул. Женись на ней Жан Дюбарри — был бы мезальянс, поэтому Жан, имевший брата, человека умственно неполноценного, холостого и погрязшего в долгах, устроил так, что женился на Жанне именно он. И Жанна стала настоящей графиней и уже не опасалась, что через несколько недель её попросят со двора как одну из этих маленьких мещаночек — кратковременных любовниц короля. Свадьба Жанны состоялась дня за три до того, как она повстречалась с Фанфаном у Лабилля, и тот спас её от Пастенака. Перед Фанфаном предстала настоящая графиня — какое бы иначе было для него разочарование!
Все, во что мы только что посвятили читателей, может объяснить, почему Жанна так расстроилась, когда последний раз (несколько месяцев назад) виделась со своим отцом. Тогда она сперва закрыла дверь, чтобы никто не слышал, и лишь потом напустилась на отца:
— Ты не знаешь, а у меня есть шанс стать метрессой короля! И ты приходишь мне морочить голову всякими глупостями, когда передо мной открываются такие возможности! Не говори мне больше никогда о ребенке! Никогда! Если король узнает, что я в пятнадцать лет родила бастарда, что он подумает?
— Тем более, что от герцога Орлеанского! — язвительно заметил брат Анже.
— Молчи! Ты меня собрался погубить!
Вот почему брату Анже было так нехорошо (не только годы давали себя знать), вот почему его терзали опасения, — он боялся, что воплощение его надежд на Фанфана отодвигается Бог весть куда; поэтому он так нетерпеливо поджидал момента действовать — хотя, по правде говоря, не знаем, что бы мог сделать: Жанна изо всех сил старалась позабыть свое прошлое, с надеждой глядя в будущее, где через год ей суждено было занять место ля Монтеспан, ля Лавальер и своей предшественницы, умершей четыре года назад: мадам де Помпадур!
Поскольку 'великий план', которым брат Анже тешился уже десять лет (план, с каждым годом обретавший все больший размах) вдруг лопнул, брат Анже был жестоко разочарован: ведь он в своих
