— Господи, как мне это надоело! — и отбежала к окну, через которое были видны деревья.
— Ну ладно, хватит на сегодня! — согласился герцог. — Не угодно ли немного шерри или белого туреньского?
Жанна, обернувшись, хмуро взглянула герцогу в глаза.
— О! О! — воскликнул он, — вижу, моя дорогая малышка сегодня надула губки!
— Господи! — она деликатно, но уверенно отвела протянутую руку, от поглаживания которой все внутри у неё задрожало. — Боже, я хожу сюда целый месяц, вы рассказываете мне тысячи вещей, что должны возвысить мой дух, поправляете мою речь, учите меня ходить, танцевать, обучаете даже геометрии; водите меня на прогулки в Медонский лес — и я вам за все весьма признательна…
— Но, — перебил он, — я уже слышу это 'но'…
— Но я думала…
— Ну говорите же!
— О! — воскликнула она, повышая тон, забывая уроки герцога, что так делать нельзя, — вы прекрасно знаете, что я имею ввиду! Вы когда-то подавали мне гораздо большие надежды, а теперь я день ото дня все больше боюсь, что ошиблась, когда верила, что я вам нравлюсь…
— Девочка моя, — отвечал он, прижимая её к себе, отчего у неё вдруг перехватило дыхание, она покраснела и чуть отстранила лицо, чтобы лучше видеть глаза герцога (но совсем не сопротивлялась его объятиям), потом улыбнулась и глаза её ослепительно сверкнули.
— О да, я вам нравлюсь, — тихо сказала она.
— Видишь… — вздохнул он.
— Я не это хотела сказать, — продолжила она, задыхаясь, так как чувствовала руки герцога на своем теле, а теперь и губы на своих губах.
— О нет, нет, — стонала, сама сбрасывая с себя платье, юбки, чулки и стремительным движением зашвырнув туфли в другой конец комнаты. — Нет, Монсеньор…
— Называй меня Луи, — выдохнул он, и при этом, не размыкая объятий, снимал панталоны.
— Луи! Вы мой, Луи!
— Говори мне 'ты'!
— Ты… ты… ты…
В соседнем с Медальерным кабинетом комнате стояло большое розовое ложе с балдахином, с резными фигурами ангелов, с шелковыми простынями — на нем несколько лет назад скончался (разумеется, не на шелковых простынях) Луи Набожный, отец нашего Луи — и вот они рухнули в эту постель, словно два пушечных ядра и добрых два часа своими телами бомбардировали его так, что оно скрипело, трещало и едва не рушилось. Бомбардировка эта время от времени прерывалась обрывками разговоров.
Такими, например:
— Так ты уже не девушка, милочка?
— Дорогой Луи, я ещё маленькой упала с лошади…
Или — после очередного галопа:
— Ты меня хочешь?
— Очень!
— Тебе хорошо?
— Очень!!!
Потом с балдахина упал деревянный ангел и разбился вдребезги, но кто бы тут думал о мебели?
— Я уже думала, что ты меня не хочешь!..
— А это что?
— С виду похоже на скипетр!
— Все потому, что мы — королевской крови!
— Мне перевернуться?
— Уф, прекрасно!
Полуденный колокол застал их в позиции на спине: они лежали навзничь, рядом, неподвижные, как два трупа, и единственным признаком жизни был ливший с них пот. Потом наступила такая дивная пауза: герцог уставился в упор на большой темный портрет в тяжелой золоченой раме, висевший напротив постели — на нем изображен был великолепный холодный мужчина.
— Вот мой отец, — герцог довольно рассмеялся. — Бедный старикан! Как досаждал он мне своей набожностью! Ты видела, как он на нас смотрел? Вот это было здорово! Ведь явно это он с небес сбросил этого ангелочка!
Герцог расхохотался, выскочил из постели, упершись руками в бока заявил, что велит что-нибудь подать перекусить, и вышел в Медальерный кабинет.
Жанна слышала, как он нетерпеливо звонил. Должен прийти лакей, она не знала, откуда, но знала, что когда она сама выйдет в кабинет, лакея там уже не будет. Она никогда его не видела.
И в самом деле, Луи там был один, когда через полчаса на его зов она вернулась в кабинет в костюме Евы. На Луи был халат зеленого шелка, затканный золотыми нитями. На столе розового мрамора увидела курицу в соусе, трех куропаток в подливе, говяжий бульон, блюдо клубники и две бутылки шампанского.
— О-ля-ля! Ну я и проголодалась, голубок мой откормленный!
Оторвав куриную ножку, проглотила её в два счета.
— Полюбуйся! — герцог распахнул свой халат.
— Дорогой, ну нет! Уже? — со смехом выкрикнула она.
Съев куропаток, доели курицу, опорожнили блюдо клубники и выпили одну бутылку шампанского. Потом Луи отвел Жанну в соседнюю комнату, где стояла медная ванна, которую тот же невидимый лакей успел наполнить теплой водой.
— Полагаю, это называется 'туб', — заметил Луи. — Мой сын герцог Шартрский обожает английские штучки, и эту прислал мне.
Рассказывая это, он поднял Жанну, осторожно положил её в воду, намылил и ополоснул своими руками, не забыв ни один уголок её тела. Жанна, дрожа от возбуждения под прикосновениями его рук и губ, вновь настояла на аудиенции в постели.
И после часа новых сотрясений деревянных ангелов в наставшей тишине герцог произнес только: Э-э, э-э…
— Что, если нам немного поспать, владыка моего жезла? — умирающим тоном спросила Жанна.
— Да, дорогая, но скажи мне, где ты такому научилась?
Жанна, уже наполовину уснув, едва выдохнула:
— Не знаю, наверное это у меня от рождения…
В седьмом часу, одеваясь в комнате, залитой лучами вечернего солнца, под звуки пения птиц, она спросила герцога, который тоже облачался в роскошные одежды, поскольку в этот вечер собирался в Версаль на большой прием, почему он ждал больше месяца…
— Поверь мне, видеть тебя в 'Эсфири', обожать твои формы в костюмах трагедии, и ласкать тебя взглядом — это одно! Похитить тебя — ибо, честно говоря, я же тебя похитил — это уже гораздо серьезнее… Но сделать тебя своей любовницей… ну, скажем так, меня это смущало. Я не отваживался… боялся… как бы это сказать… чтобы мое поведение не привело к насилию… И, как видишь, чем больше я себя сдерживал, тем больше ты мне нравилась, и тем больше тебя жаждал.
Жанна мило улыбнулась:
— Я в этом уже не сомневаюсь, монсеньор! Вы все сомнения смели своей канонадой!
— Привычка воина! — со смехом согласился он, потом, чуть помолчав, заговорил серьезно и неожиданно грустно: — Возможно, в этом было кое-что еще!
Взглянув ей прямо в глаза, и грустно, можно даже сказать меланхолически, вдруг заявил:
— Жанна, сейчас я скажу тебе нечто очень важное: мы, герцоги, принцы и короли отмечены судьбой, наше богатство и власть дают нам многое. Но ведь и мы, герцоги, принцы, короли — такие же люди, и рады, когда нас любят ради нас самих!
— Так ты думал… — страстно воскликнула Жанна. Но герцог прервал её, деликатно приложив палец к губам.
— Я ничего не думал… только что ты умная интеллигентная девушка, с Божьим даром красоты и
