— Но вы ещё умеете мастерски ругаться! — галантно заметил Тюльпан.
— А, это нормально! Я крою по-французски и по-английски, как на душу придется! Как тебя зовут, сынок?
— Фанфан, — ответил он, — но это только между нами, мадам! — добавил тише. — Я попал в щекотливую ситуацию.
— Shut up![25] — скомандовала она. — Я тоже принадлежу к определенным кругам…
— К определенным кругам?..
— Да… и у нас не принято выпытывать друг друга… Чем меньше я буду о тебе знать, тем лучше!
— Знать!
— Знать… Что привело тебя сюда?
И он сказал. Она хихикала, когда рассказывал о глухонемой проститутке, и ещё больше рассмешило её описание погони в храме. А когда Фанфан несмело спросил, суровое ли грозит ему наказание, хлопнула по плечу и заявила:
— Сынок, ты под моей защитой. Потому что ты француз, и потому что ты меня рассмешил! А кроме того, ты чертовски мил! Поцеловать мне руку! Как во времена старика Филиппа! Черт побери! За это нужно выпить!
Тюльпан — не без содрогания — увидел, как из своих лохмотьев она достает керамическую флягу и протягивает ему — там оказался джин! Тюльпан как следует глотнул — и дух перехватило. Когда же у него вновь прояснились глаза, после глотка залитые слезами, он смог увидеть, как его новая приятельница большими глотками допивает остатки. Допив же, крякнула так громко, что со стен едва не посыпалась штукатурка.
— Теперь другое дело! — и вздохнула: — Теперь пошли отсюда, сынок!
С неожиданной легкостью проплыв через камеру, она заколотила в дверь и заорала словно иерихонская труба:
— Hey! Benthame! I am awoke! Open![26]
— Но почему вас здесь заперли? — спросил испуганный Тюльпан, когда кто-то загремел ключом в замке.
— Не заперли! — возразила она. — Предоставили мне ночлег. Видно, нашли меня где-нибудь в ближайшей канаве. Morning, darling![27] — приветствовала она человека по имени Бентем, стражника, который отпер дверь и шутливо её приветствовал: — Hello, mistrees Jones![28]
Поднявшись на дюжину ступенек, они попали в тесную каморку с низким потолком, жарко натопленную кафельною печью, и Бентем сообщил:
— Хизборо Стоунвел будет с минуты на минуту.
Когда Бентем вышел, миссис Джонс сказала Фанфану:
— Так, ты мой племянник, понял! И помалкивай, прикинься идиотом!
— Ну, это у меня хорошо получается!
— All right, — Hello, mister Stonewal![29] — воскликнула она, когда в комнату вошел сутуловатый человечек, до синевы выбритый, одетый в коричневое сукно.
— Thank you for the hospitality of this night![30] — поблагодарила она.
— It is always a pleasure, — вполне серьезно ответил судья и указал на Тюльпана. — I suppose he is your nephew.[31]
— Yes, sir![32] — подтвердила она свое родство с Тюльпаном.
— All right! Take him and don't forget me next week![33] согласился с ней судья.
— Sure![34] — бросила миссис Джонс, уводя с собой Фанфана, не перестававшего изумляться, что за спектакль тут разыгрывается. Или подействовал джин, которого он никогда раньше не пил? Ему казалось, он вот-вот взлетит, но все пересиливало странное чувство: в толпе на улице он уже не испытывал того беспокойства, если не страха, который его преследовал с самого появления в Лондоне. И этим чувством безопасности он был обязан миссис Джонс. И не только этим! Чтобы вывести его из тюрьмы на свободу без всяких судебных церемоний, хватило одного её авторитета, её удивительной манеры общения, её безбрежной, глубоко естественной жизненной силы, которая его прикрыла и спасла!
Поэтому Фанфан рассыпался в благодарностях и без особого восторга начал прощаться. Миссис Джонс, остановившись вдруг, молча уставилась на него. Фанфан же продолжал:
— Могу ли я спросить, с чего вдруг судья решил, что я — ваш племянник, когда вы ещё слова не успели сказать?
— Примерно месяц назад, — ответила она, — я тоже оказалась в камере с одним бродягой, который мне понравился. Не так, как ты, но все же… И я сказала Стоунвелу, что это мой племянник.
— А вы со Стоунвелом на дружеской ноге, да?
— Разумеется! Ведь я ему поставляю уголь, вот и сейчас он заказал на ту неделю! И к этому довольно загадочному объяснению она добавила:
— Куда теперь?
— Простите?
— Ты ведь со мной собрался распрощаться. Вот я и спрашиваю: куда теперь? Ведь на тебе ничего нет и голоден ты как вол!
— Как волк!
— Вот видишь! И к тому же ты француз — здесь, в Англии. Нет, я не знаю, почему! Тихо! Никаких объяснений! Я предлагаю тебе ночлег и стул…нет, стол! И работу! А ты меня за
— 448 — это научишь снова верно говорить по-французски, all right? [35]
— All right, — радостно ответил Фанфан, счастливый тем, какой оборот принимает дело.
— А вы меня научите как следует говорить по-английски, — добавив это, был так тронут, что снова поцеловал ей руку.
— Ах, точно как мой старина Филипп! — растроганно вздохнула она.
Но это имя помянула уже в третий раз!
— Кстати, ты на него даже чуть похож, — она вдруг заново оглядела Фанфана и опять вздохнула. — Ах, как он меня обожал!
— Обожал! — поправил Фанфан. — Но кто это — Филипп?
— Филипп Орлеанский! Он был регентом Франции после Людовика XIV. Ах, как мы с ним веселились! А наши ужины в Пале-Ройяль! Тогда мне было двадцать и знаешь, какой у меня был номер? Я совсем нагая изображала начинку в огромном пироге на столе — а стол тот появлялся вдруг посреди паркета в зале!
При этих воспоминаниях она так гулко расхохоталась, что прохожие оглянулись от испуга и даже лошади шарахнулись. Сама растроганная этой неожиданной историей, вспомнив свои лихие юные годы, она заметила Фанфану:
— Nephew![36] Но ты не думай, чести твоей ничто не угрожает. Мне уже семьдесят!
— Для меня это была бы великая честь! — ответил на это Невью-'племянник'-Тюльпан, на душе которого полегчало, поскольку все-таки он опасался обратного.
Вот так в жизнь Тюльпана вошла Аврора Джонс, когда-то Аврора Пикар, рожденная в Бельвиле во времена Людовика XIV. Они прожили вместе четыре месяца в квартале Чик Лейн, — самой грязной и мрачной части Лондона.
Аврора Джонс так и пышела силой и радостью, но могла быть и убийственно грозной — и на словах (некоторые её громоподобные реплики обошли все лондонское дно, где она правила как королева) и на
