деле: немало тех, кто посмел ей противостоять, навсегда остались лежать на мостовой! Ее сила, жизнерадостность и темперамент никогда не иссякали, подпитываемые непересыхающим потоком джина.
В Лондон она прибыла пятьдесят лет назад как любовница дипломата Филиппа Орлеанского, но дипломату она дала отставку ради некоего молодого лорда, который, как она говорила, научил её пить' по- научному'. С учителем она так быстро сравнялась, что тому нелегко стало её превзойти — и это стоило ему жизни. Но умер он не с перепою, как в один прекрасный день узнал 'племянник', а от того, что перепутал, на каком этаже своего дома находится. Этажи оказались высокими, а ошибка — роковой.
Потом она встретила мистера Джонса, оставившего ей свою фамилию. Мистер Джонс обладал всеми достоинствами: был управляющим судоходной компании, достаточно богат, к тому же хорош собой, с бородкой (редкость в Англии в то время) в подражание Франциску I, — и притом безумно влюблен в Аврору.
Фанфан был потрясен, когда однажды Аврора — которую Фанфан величал тетушкой — сообщила ему, сколько раз мистер Джонс умел удовлетворить её за ночь — и не только за ночь!
У этого идеального мужчины был только один недостаток: он был абсолютным трезвенником! И постепенно Аврора стала сыта по горло тем, что в своем изысканно-шикарном доме портвейн ей приходилось пить тайком. И она начала захаживать в таверны — хоть это было и не принято в приличном обществе, но ей было все равно — особенно после того, как пропустит два джина в кружке пива (вот он, рецепт молодого лорда, спутавшего этажи).
— И представь себе, Невью, — говорила она Фанфану в декабре (через два месяца после их знакомства), когда они как-то вечером возвращались домой болотистым берегом Темзы (эту деталь мы объясним позднее), — все это мне однажды наело!
— Надоело, тетушка!
— Очень хорошо, мсье учитель! Так вот: надоело мне все это, я по горло сыта была этими элегантными 'иннами', — ну, знаешь,'Олд Джордж Инн', и так далее, и захотелось мне сходить в настоящее заведение — как делали мы с мамочкой ещё в Бельвиле до того, как стал регентом Филипп Орлеанский… и вот однажды я оказалась у деревянных мостков, которые вели в таверну, стоявшую над гладью Темзы. Это была 'Проспект оф Уитби'. Там все и началось…
— Ты говоришь 'Проспект оф Уитби', тетушка?
— Ну?
— Эверетт Покс!
— Ну, он в тюрьме. Ты знаешь Эверетта Покса?
— Он был уже в тюрьме, когда я прибыл в Лондон, у меня было к нему рекомендательное письмо. И все мои проблемы начались от того, что я его не встретил!
Тетушка как-то странно взглянула на своего Невью и Фанфан заметил, что её кровью налитые глаза беспокойно забегали.
— Ты не обязан ничего говорить, — подчеркнула она, — но, в конце концов, мы теперь добрые друзья. Если ты прибыл из Франции тайно и должен был установить контакт с Эвереттом Поксом…
— Да?
— Тогда ты, случайно, не французский тайный агент?
Фанфан негромко рассмеялся.
— Это слишком сильно сказано! Возможно, когда-то я и думал об этом, но то, что ты меня об этом спрашиваешь, доказывает: на что мне намекали, так и есть. Покс, как говорится, состоит на содержании чужой державы!
— По крайней мере я так думаю, — вздохнув, ответила Аврора Джонс. — Но мне совсем не нравится, что ты связался с этими делами, милый Невью!
— Но я же и не начинал! — ответил он, смеясь.
— Мне не хотелось бы видеть тебя на виселице!
Они умолкли, и только потом, когда в ледяной тьме кривыми смрадными закоулками квартала Чик Лейн добрались до подвала полуразрушенного дома, служившего им жильем, где у них было два матраца, два стула, стол, умывальник и два кувшина, и только когда Аврора зажгла масляный светильник, чей понурый желтый огонек озарил её лицо и облупленные стены, — Невью вдруг грустно так сказал: — Тетушка, я прибыл в Лондон совсем не за этим!
— Не нужно ради меня себя насиловать! — ответила она. — Я тебе снова повторяю, тебя никто не заставляет все рассказывать!
Аврора очищала от грязи болотные сапоги, достигавшие до половины бедер, при этом продолжая разговор:
— Я ненавижу войну и все, что с ней связано, но не собираюсь упрекать тебя за то, что ты работаешь на свою родину! — И, помолчав, добавила:
— В конце концов, это и моя родина!
Потом налила полную кружку джина, и собралась налить вторую, стоявшую на столе наготове, но вовремя остановилась и отставила бутылку, ибо Невью-Тюльпан с того дня, когда попробовал джин в камере, уже ни разу к нему не прикасался.
— Я сюда прибыл для того, чтобы найти свою невесту, — сообщил тот, затягивая занавеску, разделявшую подвал надвое — хотел раздеться и умыться. А умываясь, рассказывал историю похищения Летиции, стуча при этом зубами от холода. Когда кончил,'тетушка' ласково сказала:
— Ты добрый и мужественный юноша, мой малыш! Правда, Покс-то в этом разбирается, а я, как видишь, тебе ничем не смогу помочь! Тут нужна сугубая скрытность, а я, малыш, слишком заметна!
Аврора разожгла огонь в очаге, и когда Фанфан появился перед ней, умывшись и переодевшись, подвал уже был полон запаха поджарившихся гренок. Этот сильный запах перебивал дух самой Авроры Джонс, которая никогда не мылась и потому жутко смердела, но её Невью этого уже не замечал, потому что успел её полюбить.
'— Как странно, — часто думал он, — человек встречает такое раблезианское спившееся, опустившееся существо и испытывает к нему то, чего раньше никогда не знал: любовь сына к матери — и не столько к матери, как к бабушке!'
Именно это дало ему силы преодолеть отвращение и постепенно смириться с грязью, свинством, перестать замечать нестерпимую нищету этого квартала, научиться переносить вид этих страшных людских ошметков, и самому вести то странное, зловонное существование в работе, которую Аврора Джонс пообещала ему в день их знакомства.
Именно это — его любовь к старой, немыслимой и неукротимой Авроре Джонс, которая когда-то нагая услаждала взор регента Филиппа Орлеанского и которая теперь — сколько уж лет? — купалась в грязи и фекалиях — именно это ему придавало сил! И ещё то, что день за днем приближалась дата, когда на волю должен был выйти Эверетт Покс — а с ним уверенность, что с его помощью найдутся следы Летиции!
— Когда мы возвращались, ты сказала, что однажды оказалась перед таверной 'Проспект оф Уитби' и что там все и началось. Что началось? спросил он, с удовольствием откусывая поджаристую гренку.
— Ну, началась моя нынешняя жизнь. То, что я дошла до такого, что стало моим падением на самое дно, — она подмигнула Фанфану, — и моим счастьем — теперь она уже улыбнулась Фанфану во весь беззубый рот. — Когда я вошла в таверну 'Проспект оф Уитби', ко мне подошел высокий красивый мужчина. Хозяин таверны — тогда ещё не Эверетт Покс — и этот красавец мне сказал:
— Как раз сегодня я похоронил свою жену и собираюсь совершить самоубийство, но если ты захочешь переспать со мной сегодня, пожалуй, я этого не сделаю! А ты как?
А я ему на это ответила:
— Я умираю от скуки, и потому напилась. Может, я и хотела прыгнуть в Темзу, но ты мне сделал только что самое прекрасное признание в любви, которое я когда-либо в жизни слышала, и я согласна: сегодня я с тобою пересплю!
И он потом меня спросил:
— Как тебя зовут?
Когда я сказала, представился и сам: Филипп Кноулс.
Аврора Джонс вдруг смолкла, и слышно было только тихое потрескивание фитиля, пропитанного
