ушла пара капитана третьего ранга Степанова, а заглавную роль исполнял дуэт Устюжанин-Маринин. Когда я назвал фамилию лейтенанта, лицо его озарилось таким счастьем, что и я не сдержал улыбку.
Моим ребятам вручили тело застреленного моряка, упакованное в холщовый мешок, и подробно объяснили задачу. Она не самая сложная для такого опытного пловца, как Георгий Устюжанин, и по истечении сорока минут его бодрый голос уже докладывал об окончании работы:
– «Ротонда», я – «Скат». Обследование закончил, причина установлена. Начинаю подъем.
Ключевая фраза «причина установлена» означала, что тело одного моряка надежно упрятано на борту затонувшего судна, а тело другого найдено и готово к подъему.
– «Скат», я – «Ротонда», понял вас. Ждем наверху…
Мы вовремя закончили операцию, так как с западной стороны горизонта неожиданно появился силуэт корабля.
– Шведы, – предупредил нас капитан «Челомея».
К подходу небольшого судна с водолазной командой на борту мы полностью готовы: на столе медблока лежал поднятый парой Устюжанина моряк, который, вне всякого сомнения, был оглушен взрывом и попросту утонул. Причиной взрыва, согласно нашей версии, являлась старая немецкая мина (осколок прилагается).
Все это с подробными пояснениями представили шведской делегации, прибывшей на борт «Академика Челомея». Шведы выслушали наш доклад, осмотрели труп с ржавым осколком и, забрав улики, удалились. А через час приступили к подводным работам.
– Поверили? – поднявшись в ходовую рубку, спросил я у Горчакова.
– Не знаю, – выпустил он клуб табачного дыма. – Подождем немного, а перед уходом свяжемся по радио, спросим о результатах.
Поверили или нет – сказать сложно. Во всяком случае, были вежливы и спокойны, а приметив наше намерение отбыть из района, поблагодарили и пожелали счастливого пути…
Глава третья
Согласно созданной Нойманном программе, начинался первый этап пробуждения, суть которого состояла в плавном повышении температуры подаваемого в капсулы воздуха на три с половиной градуса.
Два пожилых человека – дежурная смена – находились в разных концах длинного зала, едва освещаемого плафонами тусклых ламп. Вдоль одной стены ровным рядком располагалось несколько десятков одинаковых капсул с круглыми окошками наподобие судовых иллюминаторов. Вдоль противоположной стены стояли обыкновенные армейские койки, застеленные чистым, но весьма потрепанным постельным бельем. В ближнем торце зала рядом с тяжелой бронированной дверью находился инженерный пост наблюдения и приборного контроля. В дальнем был обустроен врачебный пост с операционным блоком, с хирургическим и реанимационным наборами.
За приборами, сгорбившись, сидел сухощавый мужчина в грязной одежде. Лица не было видно за ниспадающими локонами засаленных волос, почерневшие руки дрожали, затуманенный взор надолго приклеился к каменному полу.
У врачебного поста прохаживался другой старик – осанистый, высоколобый, с пронзительным, ястребиным взглядом. Хорошо отстиранный халат буквально слепил белизной в полумраке узкого зала.
Мужчины ждали пробуждения своих товарищей с нетерпением и опаской. Нетерпение происходило от обычного человеческого желания сменить обстановку, пообщаться, выговориться. Чувство опасности появилось вследствие того, что процесс пробуждения с каждым разом усложнялся, становился более длительным и в некоторой степени непредсказуемым.
Прокипятив и аккуратно разложив на столе медицинские инструменты – на тот случай, если потребуется оперативная помощь, – профессор Нойманн вытащил сигарету и разломил ее пополам. Спрятав одну половинку в портсигаре и подпалив другую, он с наслаждением затянулся и громко произнес:
– Хватит дуться, Курт, пора мириться – впереди тяжелая работенка.
Напарник не откликнулся и даже не пошевелился. Его растрепанные волосы, вечно грязные руки, засаленная одежда и невероятный смрад, исходивший от давно не мытого тела, жутко раздражали Нойманна. И это раздражение было одной из причин ссоры, произошедшей несколько дней назад.
– Курт, – снова позвал профессор, – мы будем выглядеть перед товарищами не лучшим образом. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я?
Тот медленно повернул голову, поправил волосы. Взгляд голубых подслеповатых глаз некоторое время бесцельно блуждал по стенам, по капсулам и кроватям, по источникам света, по фигуре ненавистного профессора…
До Второй мировой войны Курт окончил Технический университет в Мюнхене, затем работал младшим инженером на различных военных заводах, не особенно продвигаясь по службе. В команду U-3519 он был зачислен инженером криогенных установок в последний момент – вместо погибшего под американскими бомбами коллеги. К слову, специалистом он оказался отменным.
– Очнись, Курт, пора браться за дело, – навис Нойманн над подчиненным, протягивая ладонь. – Ну же, Курт!
– Я готов, – кивнул тот, пожимая руку. – Но с условием, что ты вернешь мне банки с рисовой кашей и датским брусничным сиропом.
Профессор выпрямил нескладную фигуру, незаметно вытер ладонь о халат и бросил на подчиненного полный презрения взгляд. Так смотрят на опустившегося человека, подняться которому уже не суждено.
– Хорошо. Ты заслужил праздничный ужин. Я отдам тебе банки, – отчеканил он. – Пошли…
«Есть многие вещи, которые мы не в состоянии понять. Но их необходимо использовать, в том числе силами дилетантов», – начертал Генрих Гиммлер в письме одному из чиновников Рейха.
Дилетантов среди команды, обитавшей в подскальной базе, было с избытком. Нет, с профессиональной точки зрения все моряки-подводники, инженеры и врачи, прибывшие на остров Земля Александры, в честном соперничестве могли бы дать фору многим коллегам – все-таки этих людей отбирали долго и тщательно. Но при всем своем глубочайшем профессионализме они оставались полнейшими дилетантами в большой политике и в способности просчитать будущее собственной страны. На эту неспособность и полагались такие люди, как рейхсфюрер Гиммлер и профессор Рашер.
Да, Зигмунду Рашеру – известному немецкому медику-экспериментатору – довольно часто приходилось вспоминать высказывания человека, личное знакомство с которым предопределило его судьбу и в конечном счете спасло от виселицы. Именно Гиммлер в начале тридцатых предложил ему стать членом НСДАП, именно он рекомендовал молодого врача из Фрайбурга в институт «Аненербе», а затем, присвоив звание гауптштурмфюрера СС, направил в концлагерь Дахау для проведения секретных медицинских экспериментов. Именно Гиммлер в конце войны организовал имитацию его ареста и гибели в Дахау, спасая тем самым от правосудия победителей. И, наконец, именно Гиммлер помог Рашеру улизнуть из Германии, дав ему вымышленное имя Карл Нойманн и назначив научным руководителем команды U-3519.
– «…В том числе силами дилетантов», – тихо процитировал Нойманн, подходя вслед за Куртом к стальной двери одного из дальних отсеков технической зоны.
Когда-то этот отсек был под завязку забит стрелковыми боеприпасами: на стеллажах плотными рядами стояли цинковые коробки с патронами и снарядами для зенитных автоматов, ящики с гранатами и магнитными минами. Со временем их запасы таяли, а стеллажи освобождались. На свободные полки Нойманн приказал перенести из общего склада те продукты, что прибыли в подскальную базу на борту «Верены».
Вставив в замок и провернув ключ, профессор потянул на себя тяжелую дверь:
– Прошу.
– Сколько можно взять? – не веря в свое счастье, прошептал Курт.
– Сколько унесешь.
Тот сделал шаг к распахнутой двери, но внезапно остановился.
– Я стал рассеянным и совершенно не помню, где включается свет.
– Держи, – протянул фонарь Нойманн.
