ткнул пальцем в пружинную клавишу на одной из граней. Печатная плата послушно скользнула из паза ему в ладонь. Только это была уже не печатная плата. Это была черная, совершенно гладкая пластина (может быть, уже деревянная) с серебряными каббалистическими знаками. Где-то когда-то, лет сорок пять назад, в одной из старинных книг Дима прочел, что печатные схемы напоминают кабалистическое письмо. Образ понравился ему и запечатлелся в памяти — и вот результат. О том, что могло произойти с начинкой радиобуя, знай он о ней хоть что-нибудь, Демодок старался не думать…
Думать надо было раньше, когда Юрий Глебович пришел наконец в сознание и отдал Диме совершенно четкий приказ: оставить шлюп здесь.
Правое легкое у Юрия Глебовича было пробито двумя зубами остроги, которую они с Наденькой не рискнули извлечь: свободное острие оканчивалось могучей зазубриной, и, надо полагать, все три были заточены одинаково. Они только осторожно отделили древко и остановили кровь. Древко Дима швырнул обратно в море, и абориген тут же подхватил его с радостным гиком. Но им было не до аборигена: внезапно поднялась буря, и надо было спасать шлюп. Кое-как, на ручном управлении приземлившись на отмель у подножия высокой скалы, они потратили несколько драгоценных минут на установку радиобуя. (Наденька протестовала, но Дима был непреклонен: инструкция есть инструкция.) А потом они уложили Юрия Глебовича в капсулу обратного старта и уже задвигали крышку, когда он пришел в себя и заговорил.
— Бросьте шлюп, — говорил он. — Черт с ним… Пульт. Ты же видел. Не пытайся чинить… Немедленно в капсулы. Оба. Я тоже. Но сначала вы. Оба. Населен…
Он говорил медленно, с трудом выталкивая слова и кривясь от боли, — но он знал, что говорит. А Дима не подчинился. Это был его третий профессиональный заброс, он полагал себя уже достаточно опытным квазинавтом и счел возможным выполнить приказ только наполовину. Он почти силой загнал Наденьку во вторую капсулу и сразу нажал наружную клавишу обратного старта. Воздух сказал «блоп!», заполняя освободившееся пространство, и Диму качнуло.
— Молодец, — проговорил Юрий Глебович, наблюдавший за его действиями. — Теперь сам. Не торопись.
— Конечно, командор! — бодро ответил Дима и, проходя мимо его капсулы, локтем ударил в клавишу.
Четыре дня он пытался починить пульт и не преуспел.
На пятый день сломался корабельный стюард, и Диме пришлось самому топать на камбуз. Тогда он и заметил первые пятнышки ржавчины на нержавеющем металле консервных банок.
Еще два дня он занимался тем, что выдвигал и тестировал все блоки аппаратуры. Сначала выборочно, потом подряд, потом взялся за запасной комплект. Тестер показывал черт знает что, и Дима взял новый тестер. Вскоре оба прибора перестали реагировать даже на 220 вольт бортовой сети.
А еще через несколько дней, увидев, что одна из консервных банок проржавела насквозь, Дима решил, что с него хватит. Он залег в капсулу, надвинул крышку и нажал клавишу обратного старта.
Потом еще раз нажал.
И еще…
А потом Демодок выбрался из капсулы и стал жить в этом мире, поскольку ничего другого ему не оставалось.
ЗАГОВОР БОГОВ
Часть пути от Лефкаса до Олимпа Демодок преодолел пешком, перепрыгивая сначала с гребня на гребень застывших в неподвижности волн, потом — с острова на остров. Бессмертные пировали.
Певца узнавали. Приветливо (очень приветливо) улыбались, заговаривали о пустяках, опасливо глядели вслед, когда он, ответив или не ответив на вежливо-пустые вопросы, проходил мимо. Ганимед, который ловко сновал между столами, разнося нектар и благовония, подбежал к нему и протянул полный кубок.
Демодок пригубил, чтобы не огорчать бедного юношу. Младший сын Троса, родоначальника троянских царей, Ганимед был единственным из людей, удостоенным бессмертия. «За красоту», — так объяснил Зевс, забирая его на Олимп, хотя юноша был скорее смазлив, чем прекрасен. Взгляд его был безмятежен и пуст, как у манекена, и за сотни лет ни единая мысль не исказила его кукольно-правильных черт. Даже гибель и разрушение Трои, родного города, не коснулись его сознания. «Я никогда не умру!» — вот и все, что можно было прочесть на лице счастливейшего из смертных. Бездумье угодно богам… Вернув Ганимеду кубок, Демодок двинулся дальше, направляясь к столу Зевса. Боги, сообразив наконец, что это неофициальный визит, перестали оглядываться и занялись своими делами.
Посейдон уже, видимо, изложил свою просьбу и теперь почтительно внимал Громовержцу, время от времени интеллигентно встревая. Демодок присел рядом, осторожно втиснувшись между ним и Ареем — так, чтобы, оставаясь как можно дольше незамеченным, слышать все.
— Одиссея я тебе не отдам, — веско говорил Зевс. Посейдон приподнял, оторвав от стола, сухую ладошку, и Громовержец возвысил голос: — И не проси, не отдам! Такие люди нужны Олимпу, мы без таких людей пропадем. Смотри, сколько полезного он навоображал. Сирены — раз, Скилла с Харибдой — два… Кстати, ты же сам проводил полевые испытания Харибды! Скажешь, не понравилось? То-то и оно, что понравилось. Одиннадцати кораблей как не бывало! А ты его у меня просишь…
— Ты не до конца меня выслушал, Эгиох, — встрял наконец Посейдон. — Я как раз начал говорить о том, что на Итаке, родине Одиссея…
— Не отдам! — повторил Зевс. — Очень полезный человек. С богатым воображением — и в нужную сторону задействованным. А это редкость, чтобы богатое воображение — в нужную нам сторону. Он нам такое реноме создаст, такое общественное мнение — ого-го! А что мы без общественного мнения? Гром без молнии и ничего больше.
— Именно об этом я и хотел сказать, Тучегонитель, — терпеливо возразил Посейдон. — Против Одиссея я уже ничего не имею, тем более, что ты сам обещал ему благополучное возвращение. И да будет по воле твоей, Дий! Пусть он возвращается на свою Итаку, но…
— Правильно. Вот это правильно: пускай возвращается и всем рассказывает, какие мы всемогущие. А феакийцев ты лучше на обратном пути накажи. Вот Одиссея доставят — и накажи. Да покрепче! А потом этого бродягу… как его?
— Его имя Тоон, Светлейший.
— Вот-вот, и его тоже. Чтобы неповадно было Рок обманывать. А то что же это получится? Один обманет, другой обманет — и все! Был Рок — и нет Рока! Этого допускать нельзя, это я лично буду на контроле держать… Где он сейчас, этот бродяга? Ты его видел?
— Он сейчас на Итаке, Кронной. Именно поэтому…
— А что он там делает?
— Рвется на родину, в Схерию. Ведь он феакиец, я тебе уже говорил об этом. Может быть, я излагал путано и несвязно — я всегда волнуюсь, когда говорю с тобой, Вседержитель. Вот послушай еще раз…
— Ну-ну? Только без путаницы, а то ничего не понять.
— Тоон — феакиец. Светлейший. В молодости, до того как впасть в ересь, он был кормовым гребцом на одном из кораблей Алкиноя. А лет сорок назад, — (Демодок насторожился), — он бежал с корабля, думая, что спасается от моей мести и тем самым обманывает Рок.
— А за что ты хотел ему отомстить?
— Не ему, Эгиох, а всем феакийцам. Ты, конечно, помнишь эту историю, но я позволю себе вкратце изложить ее, дабы не лишать повествование стройности и порядка.
Было так. Лет шестьдесят назад феакиец Тектон выдумал и построил свой первый корабль со сплошной палубой, который не тонул в бурю. Он же оснастил его неким приспособлением, позволявшим найти верный путь даже в тумане. Полиций, сын Тектона, основал верфь и стал строить такие корабли во множестве. На склоне лет Тектон помутился разумом и выдумал мою грядущую месть. Полиций, выполняя последнюю волю отца, чуть не сжег верфь, но царь Навсифой, отец нынешнего царя Алкиноя, не позволил
