— Сергей, ты хоть объясни…
— Ща увидишь, — увлеченно следил Сергей за мелькающими кадрами обратной перемотки. Был он сейчас похож на пожираемого азартом игрока у игрового автомата.
— А тут — кивнул он на монитор, — мы считываем твою мордаху.
Я и не заметил, когда он запустил программу. На экране монитора засветились тонкие ярко-зеленые линии, сплетаясь в ажурную паутину. Паутина приняла форму головы, начала быстро обрастать мышцами, кожей, волосами… Бр-р!
— Ну и рожа у тебя, Шарапов, — удовлетворенно хмыкнул Сергей, движениями «мышки» поворачивая мою экранную голову влево-вправо. Физиономия действительно была идиотская. Черт, неужели я в жизни так выгляжу?
— Так. Считали, запомнили, — прокомментировал Сергей. — Теперь дальше: выбираем жертву… Ну, хоть вот этот — пойдет? — он ткнул пальцем в экран.
— Это который выкрутасы всякие делал?
— Сам ты выкрутас. Это называется «выполнение комплекса фигур в свободном падении». Терминология, — солидно поднял палец Сергей.
— Ну, пойдет. А что?
— Ага. Твой тезка, кстати — Саня Матрунич, вот такой пацан. Теперь мы делаем, смотри что… — картинка на экране монитора сменилась. Сейчас на нем, как и на экране телевизора, зеленела трава и колыхалась бело-оранжевая колбаса. Появились смешливые ребята, начали распаковывать свои цветные сумки…
— Та-ак… Стоп! — щелкнул Сергей «мышкой». — А теперь — оба-на! Новый член команды. Смотри!
Стоящий к нам спиной вот такой пацан Саня Матрунич скинул с плеча сумку, повернулся к нам и… Ч- черт! Ведь ждал я этого, ждал, а все равно вздрогнул. Смотрел на меня с экрана и лучезарно улыбался блаженной улыбкой идиота я сам, собственной персоной. В голубом комбинезоне, с черно-белой «банданой» на голове. Махнул рукой, хохотнул, принялся вытряхивать из сумки тугой брикет парашюта.
— Ну как? — гордо вопросил Сергей. — Скажешь, не похож?
— Честно говоря, не особенно, — заупрямился я. — Он вон тощий какой, а у меня репа во какая. И вообще, нестыковка — тело молодое, а башка…
— Э-э. Да это ерунда, в шесть секунд подрихтуем, — затарабанил по клавиатуре Сергей.
Щеки моего двойника начали втягиваться, худеть, исчез солидный второй подбородок. Пропали морщины на лбу, растаяли мешки под глазами. Стали шире глаза. И даже сверкнули с каким-то весельем разбойничьим.
— Во! КрасавЕц! — Сергей откровенно любовался своей работой, — Попробуй, скажи, что и этот плох — ей-богу, в глаз дам.
— А дальше что? — засмеялся я.
— А все. Дальше программа сама работает. Смотри, — щелкнул клавишей Сергей.
И уже ревниво я следил за своим молодым двойником — а он вроде и ничего парень — ладный такой, гибкий. И явно не промах — ишь, как ловко Зинку-конопуху подсадил на дюралевый трап, да за круглый задик! Получил по рукам и скалится, черт. Сорвал ромашку, сунул в зубы, поджал руки к груди, завилял задом и эдаким виноватым щеночком полез следом в самолет — извиняться…
— Ну вот, собственно, и все, — вывел меня Сергей из забытья, когда Саня (или я?) приземлился. — Теперь перегоняем это на кассету и — любуйся. Можно и на диск записать, только у меня сейчас болванок чистых мало совсем осталось, экономлю, — вздохнул он.
— Да ну, зачем? — забормотал я. — Что мне с ней делать-то?
— Да так просто, — легко улыбнулся Сергей. — Прикола ради. У меня эта кассета все равно бракованная, после половины пленка с дефектом. А это — как раз уместится. Бери, на память…
И вот, что хотите со мной делайте, но не хватило духу у меня отказаться. Что это было? Мозги стареющие заклинило? Или торкнулось детское воспоминание, как мы с мамой идем весенним днем по парку и я, пятилетний балбес, уже весь изошел слезами и соплями, умоляя маму сфотографировать меня у веселого фотографа-грузина героическим космонавтом, торчащим, как из байдарки, из бокастой ракеты. У ракеты — надпись СССР на серебристом боку и жар-птицын хвост из сопла. В шлеме космонавта — круглая дыра и — Боже мой! — что бы я только не отдал, чтобы сунуть в эту дыру свою лопухастую голову на цыплячьей шее!
А мама из последних сил старается увести меня от этого чуда и беспомощно пытается втолковать, что потом она обязательно меня сфотографирует, а сейчас денег мало, а мне новые сандалии купить надо, и вообще, это — ужасная халтура! Не нужны мне эти дрянные сандалии! Все равно я все лето босиком пробегаю! И осень тоже! Что? И зиму тоже, да! Ну как, как объяснить маме, что вот больше всего на свете человеку надо ЭТО!
Так я и не снялся космонавтом. Не помню уж, что тогда этому помешало. Кажется, уехал куда-то веселый дядя Гиви. И чего это я тогда так прикипел к этому космонавту? Вроде никогда ничего особенно не выпрашивал, а вот тогда…
И вот — эта кассета. Неловко ухмыляясь, я сунул ее в пакет и всю дорогу до дома терзался — зачем? Собственно, ясно было, зачем — прекрасно я это понимал, хоть и не хватало духу самому себе признаться: чтобы увидела меня Светка молодым, ловким и бесстрашным. Может, хоть ненадолго перестану быть для нее… бесцветным… Э, что и говорить — бес попутал, как говорят те, которые на кого угодно готовы свои грехи свалить, лишь бы не с себя спрашивать.
Странно, но Светка встретила меня вовсе не надутой — забыла обиду, что ли? Моментально сунулась любопытным носом в пакет: ой, а это ты чего принес? пирожки? мне? от какой бабушки Тони? а с чем? у-у, я такие люблю! вау, а что за кассета? я погляжу, ага? — все, ускакала к видику с пирожком в зубах. А я ушел на кухню, машинально громыхнул чайником о конфорку. Будь что будет. Авось не узнает…
— П-а-пка… — прошелестел из комнаты восхищенный вздох, — Это ты, что ли?!
Я ткнулся лбом в холодное стекло и зажмурился. Ну и дерьмо же ты, Сашенька… Сколько я так простоял — минуту, час? Не знаю, не помню.
Светка обхватила меня поперек так называемой талии, потерлась носом между лопаток.
— Папуль… Ты не сердись, что я на тебя рычу иногда, ладно?
Я закусил губу, повернулся к Светке и обнял ее, уткнувшись носом в макушку, почему-то пахнувшую воробьями. И мы долго стояли так и молчали. А что тут скажешь?
— Пап, — шмыгнула Светка носом и потерла его о мой свитер, — Пойдем, еще раз посмотрим вместе? Ой, чайник сейчас выкипит! Ты завари, а я чашки притащу, ага?
И мы сидели рядышком на диване, и пили чай с пирожками, и восхищенная Светка сыпала вопросами, от которых я порой обмирал и заикался: Ой, а это когда было? Ты тогда в институте учился? И меня еще не было? А ты еще маму тогда не знал? Ой, а банданы уже тогда носили? А, и ты тоже! А сам на наших мальчишек бухтишь! И кроссовки точно такие, как сейчас носят — мода возвращается, да, пап? А прыгать страшно? Только честно! Не, ну ты молодец, па! Я бы точно не смогла, правда! А почему ты раньше не рассказывал?
И хоть я и трясся, и вякал что-то невнятное, а все равно — замечательный был вечер. И, уходя спать, Светка чмокнула меня в небритую щеку, чего не делала, по-моему, еще с третьего класса.
А вот ночка была… Ох, врагу не пожелаешь такой ночки. У кого совесть чиста, у того подушка в головах не вертится, ага. Досталось бедной подушке в ту ночь… В конце концов, даже Светка не выдержала и пришлепала босыми пятками, щелкнула кнопкой торшера:
— Пап, у тебя болит чего?
— Да нет, доча, нормально все.
— А чего ты тогда ворочаешься и вздыхаешь, как бабы Манина буренка в сарае? Аж у меня в комнате все слышно…
— Извини, Светланка. Больше не буду.
— Ты спи, пап, ладно? А то три часа уже, а у меня контрошка завтра-а… — зевая, дочь ушла к себе.
А я завернулся в одеяло и затих, молча грызя себя изнутри. Вот черт! Черт! И еще тысячу раз черт!
